Приехав на кладбище, похоронная процессия приблизилась к вырытой могиле. Гроб аккуратно поставили на ремни сингуматора[6], с помощью которого его совсем скоро предстояло опустить на дно могилы. Неподалеку, опираясь на лопаты, со шляпами в руках, молча стояли двое могильщиков. Лоури были католиками, и потому возле гроба стоял священник с хором. Они терпеливо ждали, когда к могиле подтянутся все участники похорон. Над их головами на фоне голубого неба порхали синие сойки. Они галдели, недовольные вторжением на их территорию. Когда родные и близкие наконец собрались вокруг вырытой могилы, священник окропил гроб и могилу святой водой, окурил дымом ладана, после чего обратился к собравшимся:
– Братья и сестры, давайте с любовью и уважением помянем нашу сестру, которую призвал к себе Господь, избавив от тягот этого мира. Господи помилуй!
– Христос, помилуй! – затянул хор. – Господи, помилуй!
– Отче наш, – начал молитву священник, снова окропив гроб, – Сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение…
– Но избавь нас от лукавого…
– От адских врат…
– Упокой ее душу, Господи.
– Упокой ее с миром.
– Аминь.
– Господи Боже, внемли молитве моей, – промолвил священник. – Услышь ее, Господи.
– Да пребудет с тобою и душою твоею Господь.
– Давайте помолимся, – произнес священник. – Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде жизни вечной новопреставившуюся рабу Твою и яко Благ и Человеколюбец прости ей грехи вольные и невольные, и со святыми Твоими яко Щедр упокой, ибо Ты Един Бог милости и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу воссылаем, Отцу и Сыну, и Святому Духу.
– Аминь.
И тут произошла сцена, достойная «Гамлета».
Как только гроб начал медленно опускаться в могилу, стройный молодой человек, словно потрясенный горем Лаэрт, всем телом бросился на него. Был он темноволос и темноглаз. Карелла его тут же узнал. Он видел его фотографию в кошельке Патриции. Мгновение спустя детектив понял, что не ошибся. Стоявшая у могилы темноволосая женщина с криком: «Энди, нет!» – подалась вперед, желая стащить паренька с опускающегося гроба. «Стойте! Стойте!» – послышались голоса, и гроб, подрагивая на ремнях, замер. На его сияющей черной крышке лежал, распростершись, молодой человек и заходился от рыданий. Женщина тянула его за руку, силясь заставить его разомкнуть объятия.
– Отстань от меня, мам! – рявкнул он, вцепившись в гроб.
В следующее мгновение Энди запрокинул голову, и с его губ сорвался преисполненный скорби, леденящий кровь полустон, полукрик – столь жуткий, что он напугал даже соек, отчаянно захлопавших крыльями. Если происходящее и напоминало спектакль, то действующих лиц Карелла узнал и без помощи театральной программки. На зависшем над могилой гробе лежал Эндрю Лоури, за руку его тянула миссис Лоури, а теперь от толпы отделился мужчина, который, по всей вероятности, был мистером Лоури. Именно к нему обратилась миссис Лоури со словами: «Фрэнк, помоги мне, твой сын сошел с ума!» Патриция Лоури замерла рядом с ними и смотрела на происходящее каким-то на редкость бесстрастным, отстраненным взглядом, будто бы ее кровные родственники своими излишними переживаниями ставили девушку в неловкое положение.
Может, Эндрю Лоури и сошел с ума, но его скорбь впечатлила бы даже Гамлета. Его горе было столь велико, что, по выражению принца датского, «блуждающие светила, остановясь, внимали с изумлением»[7]. Теперь Эндрю барабанил кулаком по крышке гроба и кричал: «Мюриэль, вставай! Проснись! Ты не умерла! Мюриэль, я люблю тебя!» Отец и мать все пытались оттащить его, опасаясь, что сын упадет в могилу вместе с гробом. Священник поспешно забормотал молитву об упокоившихся на кладбище (ну, или, по крайней мере, пытающихся упокоиться, принимая во внимание шум, поднятый Эндрю Лоури). На этот раз он читал молитву на латыни, видимо, в расчете на то, что среди слушателей могут оказаться римляне: «Oremus. Deus, cuius miseratione animae fidelium…».
