— Я бы и остался, — задумчиво ответил ведун, — да боюсь, кое у кого слишком много надежд на мой счет зародится. К чему лишний раз девку потом обижать?
— Тоже верно, — согласился волхв. — Ну, так вода, мыслю, дня через три спадать начнет, а рана уж завтра к вечеру затянется. Мазью я тебя от мертвого яда целил. В кожу он, вестимо, впитался, но еще пять ден мыться тебе нельзя, запомни. Зато стойкость к отраве сей до конца дней обретешь.
— Ничего себе! — изумился Середин. — Это что же, у вас нежить трупными ядами клыки мажет!? Кто ее такому научил?
— Я тебе намедни сказывал, ведун. У нас на реке духи с нежитью особую силу и злобу имеют, — напомнил Радша. — Потому как река Смородина рядом. От нее и силу свою зло черпает.
— Это какая? — забыв про рану, сел на полке Олег. — Та самая?
— Она, — согласно кивнул волхв.
— Та самая, что Явь от Нави отделяет?
— Да.
— Через которую Калинов мост перекинут?
— Да, ведун, она самая, — в третий раз подтвердил Радша. — От нее-то, от силы Мариной, от нави близкой нежить свою силу злобную и черпает.
— Но этого не может быть! — замотал головой Середин. — Огненная река смоляная Смородина, через которую Калинов мост узкий, каменный перекинут, без ограды, без перил… Она… Она ведь… — Он вскинул руки к небу: — Она ведь там! Там, куда жаворонки души людские уносят, где бескрайнее царство прекрасной Мары раскинуто.
— То мне неведомо, ведун, — поджал губы старик. — Нет у меня той власти, что у великого Вельмеся, волхва князя Черного, имелась. Может статься, он реку Смородину с небес на землю опустил. Может, земли близкие ввысь вскинул. Однако же появилась по велению князя река Смородина в здешних местах. Оттого меж нами и Рязанью селений почитай что и нет. Там она где-то. Путь к ней заговорен словами тайными, заклятиями страшными. Охраняют ее твари жуткие, огнедышащие, безжалостные. Кого заговоры не остановят, того звери сии пожрут. Кто со зверями справится, тому в смоле речной гореть. Кого смола не спалит — того мост острый, что сталь булатная, пополам разрежет…
— Я помню, каков он, Калинов мост, — откинулся обратно на шкуру Олег. — Вот только зачем волхву великому страшное место сие на землю русскую помещать?
— А разве не слышал ты сей молвы, ведун? — удивился Радша. — Про князя Черного, злых хазар и мудрого волхва, великого Вельмеся?
— Расскажи, — попросил Олег, — сделай милость.
— Давно это было, ведун, — словно вспоминая, возвел глаза к потолку старик. — Сказывают, не было на здешних землях достойного князя, и оттого считали их своими дикие злобные хазары. А для доказательства власти своей, что ни год, объезжал кто-то из воевод хазарского кагана земли здешние да собирал с кого дань, с кого подарки, с кого откуп, а кого и просто грабил не жалеючи. Детей, девок красных в полон гнал, а мужей, что к совести взывать пытались, и вовсе ако скот резал. И так привыкли хазары на землях русских бесчинствовать, что выезжали сюда, как на легкую охоту. Не токмо с ратью, а и с гаремами своими, беками придворными, татрами дорогими, посудой дорогой. Украшенные все, богатые, да еще и с казной на случай прихотей каких, коли с русских данников собрать много не случится. А в те времена пришел в южные края отважный князь Черный — порядок на Руси навести. Было это чуть не полтораста лет тому назад, а может, и более. Пришел, город новый основал, столицу свою, кою так и нарек: Чернигов. А опосля с дружиной своей отправился земли окрестные рядить. Аккурат по тому времени направил свои стопы в пределы наши каган-бек именем Манасия. С ратями, с придворными своими, танцовщицами, рабами многими и ценностями великими. Грабил он селения окрестные, а сам роскошью своей наслаждался, сластями и винами, да новыми невольницами. Немало из-за него слез пролили люди русские, жены с матерями, немало он душегубством своим даней и откупов набрал. Да токмо не привел ему Сварог-батюшка назад к кагану вернуться, встретил он на узкой дороженьке дружину князя Черного. А как у нас испокон веку с татями положено поступать, ведун? Вот и взялись князь да богатыри его за мечи вострые, и принялись крушить душегубов хазарских за ради дела отчего, покоя землицы родимой. Четыре дня, сказывали, рубили они погань хазарскую, да еще три ноченьки. Истомилися, все мечи иступили, но покончили и с каган-беком Манасием, и со всеми его ратями до последнего скотника. Увидел князь Черный добычу богатую, богаче которой и не бывало еще, услышал слова благодарственные от невольников, что свет свободы увидели, за долю свою успокоились. Но не возрадовался князь, а опечалился. Помыслил о том, сколько еще слабых и обездоленных в неволе хазарской томится, сколько матерей по детям своим слезы льют. И порешил он идти на хазар, в самое их логовище и резать нещадно, пока не останется поганого злобного племени, ни одно жалкое семя. А добычу свою великую, несчитанную, дабы с собою не везти, повелел волхву своему, Вельмесю, заговорить страшным словом чародейским, запереть засовами колдовскими, отгородить заклятьями неодолимыми. Так и появилась в здешних землях река Смородина. Вельмесь ее сюда привел, дабы добычу княжескую от рук жадных отгородить. Вот она, память и беда наша, ведун. Добыча княжеская, сокровище хазарское. И название селения нашего — Чернава — от того идет, что сокровища князя Черного поблизости схоронены.
