Фея сделала несколько шагов к магу, вдруг из волос ее выпал золотой гребень и как стеклянный разбился об мраморный пол.
— Горе, горе мне! — воскликнула фея, и в то же мгновение девица фон-Розеншён сидела опять в длинном черном платье за столиком с кофеем, а перед ней Проспер Альпанус.
— Я думаю, — говорил доктор, преспокойно разливая прекраснейший моккский кофе без всякого препятствия в драгоценнейшие китайские чашки. — Я думаю, сударыня, что мы теперь довольно хорошо познакомились. Жаль только, что чудный гребень ваш разбился об мой жесткий пол.
— В этом виновата только моя неловкость, — возразила девица фон-Розеншён, прихлебывая кофе с особенным наслаждением. — На этот пол опасно ронять что бы то ни было. Если я не ошибаюсь, то он весь исписан чудеснейшими иероглифами, которые многим покажутся за обыкновенные мраморные жилки.
— Это износившиеся талисманы, сударыня.
— Но, любезнейший доктор, скажите, как это мы до сих пор не познакомились, даже нигде не встретились?
— Вина в различии воспитания, сударыня. Между тем как вы расцветали совершенной прелестью в вашем роскошном Джиннистане, предоставленные на волю вашей богатой природе, вашему счастливому гению, я был заперт в пирамидах и, как горький студент, слушал лекции профессора Зороастра, старого воркуна, познавшего чёрт знает как много. В царствование достойного князя Деметриуса основался я в этом маленьком княжестве.
— И вас не изгнали, когда князь Пафнуциус начал вводить просвещение?
— Нет. Мне удалось скрыть свое я, обнаруживая при всяком случае особенные сведения по части просвещения. Князь Пафнуциус сделал меня тогда главным тайным президентом просвещения, звание, которое я сбросил вместе с оболочкой тотчас, как прошла гроза. Втайне я делал добро сколько мог. Знаете ли, милостивая государыня, что я предостерег вас, когда просветительная полиция начала вламываться в палаты фей; что мне обязаны вы сохранением способности превращаться, которую за минуту показали мне с таким искусством. Взгляните, сударыня, в окно. Неужели вы не узнаете этот парк, в котором так часто бродили и разговаривали с веселыми духами кустов, цветов, ручьев. Искусством своим я сохранил этот парк в том же самом положении, в каком он был во время Деметриуса. Благодаря Бога, князь Варсануфиус не думает о чародеях — он добрый человек и позволяет чародействовать сколько душе угодно, только бы исправно платили подати. И я живу здесь спокойно, беззаботно, так, как вы в странноприимном доме.
— Скажите, пожалуйста! — воскликнула девица фон-Розеншён, и слезы брызнули из глаз ее. — Так; я узнаю рощицы, в которых провела столько счастливых часов. Благородный человек, как много я вам обязана! И в то же время вы можете преследовать бедного малютку, которого я взяла под свое покровительство?
— Сударыня, вы увлеклись врожденным добродушием и покровительствуете недостойному. Что бы вы ни делали, Циннобер все будет гадким уродом и теперь, с потерей вашего гребня, он совершенно в моей власти.
— О, сжальтесь над ним! — молила девица фон-Розеншен.
— Не угодно ли вам взглянуть сюда? — сказал Проспер, показывая на гороскоп Бальтазара.
— Да, — воскликнула фея с грустью, посмотрев на гороскоп, — если так, я должна уступить. Бедный Циннобер!
— Сознайтесь, однако ж, сударыня, что дамам нравятся странности часто до безумия; что нередко, увлекаясь мгновенною прихотью, они совсем и не замечают, что разрушают чистейшие отношения других. Циннобер не избежит своей участи; но из уважения к вашей добродетели, к вашей красоте, сударыня, я даю ему возможность достигнуть еще одной, незаслуженной почести.
— Прекраснейший, добродетельнейший человек, будьте моим другом!
— Навсегда! Моя дружба, мое истинное расположение к вам, прелестная фея, вечны. Обращайтесь ко мне смело, во всяком случае и — о, приезжайте ко мне пить кофе, как только вам вздумается!
— Прощайте, могущественный маг. Никогда не забуду я ваших ласк и этого кофе! — воскликнула девица фон-Розеншён, сильно растроганная, и встала.
Проспер Альпанус проводил ее до ворот парка, оглашавшегося всеми дивными звуками.
