Беседа была краткой:
Манцов: — К нашему безграничному удивлению, мы узнали, господин губернатор, что вы запретили намечаемое примирение с крестьянами.
Тембориус, резко: — Да. Я запретил. И не подумаю соглашаться на подобное безрассудство. Государственные преступники!
Манцов: — Но ведь все остальные демонстрации на сегодня разрешены. Разве для крестьян существует дискриминирующее право?
Тембориус: — Эта демонстрация угрожает общественному спокойствию и безопасности.
Манцов: — Как представитель города Альтхольма я ручаюсь, что ни один альтхольмский буржуа или рабочий и не помышляет мешать демонстрации.
Тембориус: — А если какие-либо иногородние вздумают учинить бесчинства? Нет, нет, нет. Не разрешу.
Манцов: — Иногородние? Но ведь в руках полиции — перекрыть подъездные пути.
Тембориус: — Не могу же я перерезать общественные коммуникации.
Манцов: — Тогда экономическое согласие не состоится и Альтхольм ждет разорение.
Тембориус: — Государственные интересы важнее.
Манцов: — Но крестьяне уже в пути.
Тембориус: — Шупо встретит их на вокзале и позаботится, чтобы отправить обратно.
Манцов: — Ваша позиция противозаконна.
Тембориус, желчно: — Это уж предоставьте судить мне.
Манцов: — Всего хорошего.
Тембориус молчит.
Выйдя на улицу, доктор Хюпхен с удивлением замечает:
— Вы были невероятно резки, господин Манцов. С губернатором, пожалуй, можно было бы договориться.
— С ним? Где там! Только не показывать слабости. Главное — немедленно дать в газеты громкую статью, расхваливающую нашу работу. Еще одного провала комиссия по примирению не выдержит.
— Это нетрудно.
— Ну, тогда завтра нас ждет успех.
— Почему именно завтра?
— Мы же внесены в списки кандидатов на выборах. Я, Линау и Майзель.
— А-а, понятно… Да, вы пойдете на вокзал, встречать крестьян?
— Какой смысл? Может, они после встречи потребуют только деньги? А денег они теперь не получат.
— И бойкот будет продолжаться? — спрашивает доктор Хюпхен.
— Не думаю. Ведь крестьяне уже согласились на переговоры. Я своей цели достиг.
10
Половина десятого утра.
Асессор Штайн провожает Гарайса на вокзал.
Супруга уже уехала, вещи отправлены. И вот его провожает последний, единственный верный друг.
Они идут по многолюдной в этот час Буршта, кое-кто здоровается с бургомистром, многие смотрят на него, но не узнают, многие узнают, но не замечают.
— Говорят, что мы, политики, вероломны, — усмехается Гарайс. — Людишки очень мило демонстрируют это качество сами… Что ж, в Бреде будет лучше.
— Лучше ли?
— Конечно, лучше. Здесь я многому научился. Теперь буду делать все по-другому.
— Что именно?
— Вообще все. Думать иначе. Смотреть иначе… Сами увидите. Как только огляжусь, вызову вас.
— Хорошо бы, — говорит асессор. И после паузы: — Давно хотел спросить вас, господин бургомистр: вы помните тот вечер, накануне демонстрации?
— К сожалению, — бурчит Гарайс.
— Собственно, был уже не вечер, а ночь. Мы пошли прогуляться. Упала звезда…
— Возможно. В июле и августе падает масса звезд.
— Вы тогда задумали какое-то желание. И собирались мне рассказать, что вы себе пожелали.
— Я что-то пожелал себе? Чепуха, Штайнхен! Ничего в жизни не желал себе, кроме работы. Независимо от падающих звезд. Ну, самое большее, в минуту безумия, — работы без осложнений. Но это все равно, что пожелать наяву перпетуум мобиле.
— Нет, вы все-таки что-то пожелали, — настаивает асессор.
— Не будьте смешным. Если я и задумал какое-то желание, то давно о нем забыл. Разумеется, ничего подобного у меня не было. Это вы задумали что-то.
— Странно получается, — рассуждает асессор. — Вы что-то пожелали. Вам очень, очень чего-то хотелось. И вот вы так никогда и не узнаете, сбылось ваше желание или нет.
— Много чего в жизни я никогда не узнаю, Штайнхен. Меня это мало беспокоит. Гораздо больше меня волнуют вещи, которые я узнаю.
Они выходят на Вокзальную площадь. На площади порядок и пустота. Все привокзальные улицы перекрыты шуповцами. У вокзальных дверей выставлены посты. Деловито снуют связные. На «островке безопасности» возвышается полковник полиции Зенкпиль в окружении своих офицеров. Сбоку от него, с безукоризненной выправкой, стоит старший инспектор Фрерксен.
