— Тихо! — Герцог Норфолк спрыгнул с мостков.
Его сын в смятении дал музыкантам знак прекратить игру. Герцог в одну секунду оказался рядом с нами. Все смотрели в нашу сторону и перешептывались.
— Это что еще за фиглярство? — взревел герцог. — Какой настоящий монах будет танцевать в маскарадном костюме?
Брат Эдмунд снял маску и поклонился герцогу Норфолку.
— Приведите его ко мне, ваша светлость, — раздался громкий голос епископа Гардинера.
— Вы знаете его? — недоуменно спросил герцог.
— Приведите! — выкрикнул Гардинер.
Я уставилась в пол — не могла заставить себя посмотреть в сторону епископа.
Брат Эдмунд спокойно последовал за герцогом. Он делал вид, что меня тут вовсе нет, — это был единственный способ защитить меня. Я еще оставалась в маскарадном костюме — никому не известная.
Герцог подтолкнул брата Эдмунда, чтобы тот быстрее шел к сцене. Они были почти на месте, как вдруг герцог резко остановился.
Потом он развернулся и очень медленным шагом прошел к центру зала, посмотрел на шапочку, все еще лежащую на танцевальной площадке, потом поднял взгляд на меня — даму, которая стояла ближе всех к злополучной детали маскарадного костюма и наверняка только что танцевала с братом Эдмундом.
— А ну повернитесь, — прорычал он.
Я подчинилась и почувствовала, как он своей грубой солдатской рукой сорвал с меня маску.
Никогда не забуду, какое выражение появилось на лице Норфолка, когда он развернул меня лицом к себе и заглянул мне в глаза. В жизни еще не видела такого изумления.
Опять судьба бросила меня в лапы герцога. Я взглянула на сцену: донельзя смущенный брат Эдмунд, а рядом с ним епископ Гардинер — красный как рак, опущенные руки сжаты в кулаки.
Я постаралась не впасть в панику, не показать страха, давно уже поняв, что этой зловещей парочке — герцогу Норфолку и епископу Гардинеру — ни в коем случае нельзя демонстрировать слабость.
«Вот и конец, — думала я, направляясь к подмосткам. — Мы не сможем предложить никакого разумного объяснения своему появлению здесь. Возможно, уже завтра я вернусь в Тауэр». Больше всего я сокрушалась, что втянула в это брата Эдмунда. Я жалела, что не послушалась его и брата Ричарда, а настояла на том, чтобы отправиться сначала в Вардурский замок, потом в Мальмсбери, а теперь сюда. «Ты такая взбалмошная и своевольная девица!» — нередко в раздражении говорила мне мать.
Епископ Гардинер спустился по ступеням и встал рядом с братом Эдмундом.
— Куда мы их отведем? — спросил он герцога.
Прежде чем Норфолк успел ответить, у входа, в другом конце зала, возникло какое-то движение. Личный паж семейства Говардов в волнении вбежал в зал.
— Ваша светлость, она здесь!
— Кто? — прорычал Норфолк.
— Леди Мария!
Мужчины одновременно поклонились, а женщины сделали реверанс, когда в дом Норфолка в сопровождении двух фрейлин вошла старшая дочь короля.
В последний раз я видела Марию Тюдор на Рождественском празднике в Гринвиче, когда ей было три года, а мне — восемь. Теперь ей было уже больше двадцати; ростом она оказалась меньше, чем я предполагала, — едва ли выше юной Катарины Говард, но, в отличие от нее, очень худая. Принцесса была облачена в черное. На шее у нее висело распятие, усыпанное бриллиантами. Я испытала странное чувство: благоговейный страх, но одновременно и желание покровительствовать — ведь ее мать, королева Екатерина, много лет назад просила меня помочь дочери.
Несмотря на миниатюрность, Мария Тюдор двигалась с достоинством, которого не было ни у одной другой женщины в этом зале. Принцесса была слишком мрачной, чтобы назвать ее красивой, хотя ее привлекательность и бросалась в глаза. Кожа ее светилась чистейшей белизной, над пронзительными карими глазами чернели изящные дуги бровей. Принцесса внимательно осмотрела зал, всех гостей в маскарадных костюмах. Я увидела, как губы ее неодобрительно вытянулись.
Чистым низким голосом она сказала:
— Я пришла сюда, потому что слышала о прибытии в Англию епископа Гардинера, которого собираются почтить Говарды. А мне не терпелось увидеть его снова. Должна сказать, что то, как его здесь встречают, удивляет меня. Никак не думала, что сейчас подходящее время для веселья. Я погружена в скорбь по моей мачехе, доброй королеве Джейн. — Мария Тюдор перекрестилась. — А насмешки над истинно верующими не могут порадовать моего друга-епископа.
