Он увидел как при первых же словах князя щёки Натальи Андреевны слегка побагровели, и на тонком горле, в чёрном бархатном воротнике, нервозно запрыгала жилка.
— Многие наши расчёты не оправдываются, — очень-очень тихим голосом сказал князь. — Часто бывая при дворе, я обратил внимание на несколько странное поведение некоторых придворных особ. Создаётся такое впечатление, что кто-то дёргает наш двор за ниточки. И это уже не обусловлено обыкновенной сетью интриг или выгод. «Пятиугольник» и в моём лице уже не может управлять многими событиями и решениями, ещё так недавно полностью нам подвластный.
— И в чём же вы видите ошибку, — воспользовавшись паузой, подал голос сенатский прокурор.
— В женщинах, — отозвался князь. — Я предлагаю снова поставить на общее голосование вопрос о присутствии женщин в Верхнем списке нашего общества.
Наталья Андреевна улыбалась. Но улыбку княгини видел только один секретарь.
Затеяв расследование на свой страх и, опасаюсь вызвать гнев столичного прокурора, ротмистр Удуев действовал крайне осторожно.
Для поисков клеймёного мужика, по всей вероятности, отравившего молодых супругов в кабаке Медведева не было особых препятствий. Удуев, действительно, негласно работал в тайной экспедиции, и поэтому имел доступ к её казённым бумагам. Через руки ротмистра за одну только неделю прошло шесть подходящих дел.
Все шесть дел он приписал человеку с определённой наружностью, и при этом проявил немалое усердие, так, что теперь чуть ли не каждый жандарм в городе знал обличье клеймёного, вероятно, беглого английского каторжника, и обязан был его задержать.
Михаила Валентиновича никак не заботило, что в излишнем служебном рвении, нижние чины будут срывать на морозе шапки с невинных людей. Много сильнее беспокоило Удуева то, что удалось узнать о предполагаемом владельце книги, листок из которой был вынут из кармана убитой женщины.
Всё это были только слухи. Но слухи упорные.
Младший сводный брат Константина Эммануиловича — Иван Кузьмич Бурса, новгородский помещик — несколько лет назад сделался объектом самых грязных сплетен, может быть не имеющих под собою никакого основания.
Один анекдот показался Удуеву показательным, и ротмистр решил проверить его на подлинность.
Рассказывали, что как-то, пригласив к себе в усадьбу юную графиню «Н», гостившую в одном из соседних поместье, Иван Бурса заставил своего крепостного художника описать её портрет. Сперва открыто, как бы в подарок, а потом стоя на коленях и глядя ночью в замочную скважину.
После отъезда графини портрет был преображён в большое полотно. Сюжет полотна традиционный: Санна и старцы. Причём, для создания облика одного из старцев, позировал сам Бурса. С непристойной картины была сделана небольшая копия. И копию эту Иван Кузьмич отправил в подарок графине.
Одни утверждали, что негодяй, таким образом, хотел получить большую сумму денег. Другие возражали, что он и без того, мол, несметно богат, а от графини, за своё молчание, требовал интимных уступок.
Так или иначе никто не смел утверждать, что своими глазами видел «Санну и старцев». Вероятно, копия и сам холст, по взаимной договорённости, были уничтожены.
«Если предположить, что грязный анекдотец этот близок к истине, — размышлял Удуев, — то как же поведёт себя подобный мерзавец, попади ему в руки молодые супруги Марья и Иван.
Конечно, я не могу точно знать, что они попали к нему, но известно — оба они были кому-то перепроданы. Запрос я послать не могу, значит хорошо бы самому поехать и проверить, но не теперь. Теперь лучше каторжного в шапке искать.
Если Бурса всё-таки купил супругов Турсовых, издевался над ними, а они бежали, то присутствует явный мотив для убийства. Дойди они до царя с челобитной, несдобровать бы Ивану Кузьмичу, государь нынешний подобных выходок не терпит».
