* * *
Но этим вечером романтическому предчувствию Тимофея сбыться было не суждено. Примерно в то самое время, когда оно пыталось им помыкать, Вероника дотошно разбиралась в свои чувствах с помощью той своей подруги, которой в конце сентября под сенью храма Христа Спасителя Тимофей расписывал прелести своего таинственного землевладения. Они сидели в кафе, украшавшее совсем другую столичную улицу, а значит, по нашей внутренней, так сказать, служебной географии находились друг от друга на расстоянии девяноста стадий, восьмидесяти поприщ или, на худой конец, двадцати минут ходьбы без противогаза.
Вероника сидела лицом к входу и разглядывала людей довольно бесцеремонно. На лице ее было написано одобрение. Но иногда глаза ее ненадолго округлялись, если она видела какой-то, с ее точки зрения, беспорядок – например, посетителей, которые казались ей одеты с уроном для чести заведения, не говоря уж о своей собственной. Но в предпраздничной суете взгляды ее значили мало, никто и не думал придавать им значение. Люди выходили, и входили новые, приподнятые, раскрасневшиеся и румяные, припорошенные снегом; четко очерченные пятна автомобильных фар плыли в чистых стеклах.
– Не знаю, что делать, – сказала Вероника. – Он что ни скажет, меня аж колотит.
– Понятно, – сказала Светлана, – это у вас конфликт мировоззрений.
– Ну а если выпьет еще, вообще говорить невозможно, – добавила Вероника.
– Ну зачем тебе алкоголик этот? – спросила Светлана, впустив в свой голос увещевающую нотку.
– Он не алкоголик, – сказала Вероника.
– У Владика врач знакомый, нарколог, так он говорит, что если похмеляешься, то уже алкоголик. Он как?
– Никак, – буркнула Вероника, и Светлана уставилась на нее с возрастающим удивлением.
– Так вы что с ним...
– Я тебя умоляю, – сказал Вероника. – Просто до утра не оставалась.
– Почему? – спросила Светлана еще более удивленно.
Вероника пожала плечами:
– Так. Не люблю спать в чужих постелях. Люблю дома просыпаться.
Их столик стоял у окна, занимавшего всю стену, и прямо за стеклом толчками двигалась вереница машин, запрудивших узкую улицу. Сгущались сумерки, и огни их становились все ярче.
– Ладно, котенок, – вздохнула Светлана, – не бери в голову, бери сама знаешь куда – легче выплевывать.
Вероника невесело усмехнулась.
– А что Сережка? – спросила Светлана.
– Звонит, – ответила Вероника бесстрастно.
Расставшись с Тимофеем, Вероника вполне безотчетно сделалась более благосклонной к своим воздыхателям. Меньше их как будто не стало, но все они не годились для той роли, на которую именно сейчас она с удовольствием нашла бы кандидата, чтобы в его объятиях забыть все свои сомнения и избыть желания. Возвращаться она не любила, но чувствовала, что между ними осталась какая-то недосказанность, и чем дальше, тем это становилось яснее. И это ее беспокоило.
– Знаешь что, – сказала Светлана, – я тут была в одном месте. Ты Вику помнишь? Ну, не важно. Она мне порекомендовала одно место, там девочка одна...
– Психоаналитик, что ли?
– Вроде того, но не совсем, – сказала Светлана. – Не совсем... Просто беседа. В свободной форме. Она вроде бы ничего такого не говорит, так, болтает с тобой о том о сем, может быть, даже и не об этом, а потом ты на улицу выходишь и точно знаешь, что надо делать. Не знаю, как это у нее так получается. Вон у Вики, она говорит, знаешь, как сразу все...
Зазвонил Светланин телефон. Она глянула на табло.
– О, Владик звонит, – сообщила она.
– Привет, – сказала она Владику, – мы с Вероникой в «Академии» на Бронной... Да, за синагогой, да, где булочная была... Нет, пусик, здесь такая пробка... Да какие академики, что ты глупости говоришь? Откуда им здесь взяться? Ты мой академик! – И засмеялась, довольная своей шуткой.
В ожидании Вероника смотрела по сторонам. Бессловесные водители, помраченные пробкой, видели ее сквозь два стекла, и она видела их. Она вдруг как-то поняла, что вокруг нее существует в движении очень-очень большой мир, а это кафе в нем только светящаяся точка. И в нем, в этом необъятном мире, кто-то в эту самую минуту покоряет снежную вершину, кто-то сажает авиалайнер на мокрую от тропического дождя полосу, кто-то разглядывает содержимое колбы в микроне от чрезвычайного открытия. И она с уважением думала об этом мире. Но ее мир был здесь, внутри: эти стильные столы орехового дерева, эти блестящие приборы, цена за зеленый чай, возводившая его в ранг амброзии олимпийской трапезной, этот полусвет изящных ламп, эта добротная обивка сиденья из серо-зеленой шерсти в рубчик, этот мир дорогих вещей, в котором саму ее позволительно было счесть такой же дорогой вещью, и она, невзирая на некоторые сбои в личной жизни, ничего не собиралась менять в нем. Глаза ее остановились на каком-то парне, одетом в спортивный пиджак, чрезвычайно похожим на тот, в котором она видела его несколько раз. Как будто что-то укололо ее в груди. «Может, это знак?» – подумала она.
