– Да и то, если вдуматься: двадцать семь миллионов погибло, – покачал головой Николай. – Сколько там сот тысяч в плен сдалось в первые полгода?
– Да уже полтора насчитали, – сказал Илья. – Миллиона.
– Вот так! Да он, этот день, не со слезами на глазах! Он я даже не знаю с чем на глазах... Мы вообще мастера переплачивать. Что стоит рубль, берем не торгуясь за сто. Во всем так, не в войне дело. И все потому, что жертвы неоправданные: в бизнесе в этом чертовом сколько постреляли, а сейчас прикроют лавочку, в политике – чего только не наделали? Нет никакой последовательности, и жертвы поэтому неоправданные. Сплошные сомнения. Отсутствие ясного мировоззрения... И кстати, чтоб ты мне здесь ни говорил про это сослагательное наклонение, если бы в сорок первом был у нас царь-батюшка да Врангель с Каппелем, никакой Гудериан к Москве и близко не подошел бы.
В открытую форточку залетали холодный ветер и звуки успокаивающегося города. Илья молча слушал, сложив руки между коленей.
– А самое страшное, – сказал еще Николай, – так это когда потом оказывается, что и тот рубль, который все же это стоило, и тот платили не за то, что надо. Совсем другое, оказывается, покупать требовалось.
За первой бутылкой явилась другая, потом еще одна, и разговор, как водится, продлился далеко заполночь. Уже только после трех Илья послушно побрел в комнату, где была приготовлена ему постель...
Hо выспаться ему не удалось: с полночи во дворике-полуколодце, как чайки на берегу морском, кричали грузчики и перебрасывали какие-то коробки, урчали «Газели» и дворницкие метлы свирепо, с потягом скребли асфальт задолго до рассвета.
Утром он встал тяжело, но ни в чем не раскаивался. Машину он решил оставить до вечера на обочине у кофейни.
– Понимаешь, в чем дело, – признался несколько смущенный Илья, – я на этой машине на работу не езжу. Hа другой езжу. Hеудобно как-то... Вызывающе.
– Hяня пойдет с Димкой гулять, – успокоила Вера, простодушно зевая, – присмотрит. Да здесь ничего не должно случиться.
Едва он вышел из подъезда, как очутился в потоке каких-то людей, раздельными вереницами текущих сквозь турникеты. Он давно не спускался в метро – сам не помнил, когда это было в последний раз.
«Куда едут все эти люди? – спрашивал он себя удивленно, обводя глазами забитые эскалаторы. – Господи, как много людей. Очень много. Чудовищно много людей», – продолжал размышлять он в сутолоке подземки. Здесь мысли его окончательно запутались, и он приехал на работу чуть живой. Специальная служащая принесла ему кофе, он выпил две чашки и только после этого обрел способность отвечать на звонки, трещавшие беспрестанно, как один звуковой и смысловой сигнал.
* * *
Стоило только Але переступить порог студии, как она оказывалась охвачена той приподнятой бодростью, которая всегда предшествовала эфиру. Она чувствовала себя хирургом, которому предстояло препарировать труп почившего дня и явить городу и миру следы заболеваний, несостоявшиеся надежды и, не объявляя прямо причины смерти, остановиться в самый этот момент вывода, предоставляя имеющим уши самим делать его. Прохлада, царившая в студии, тоже способствовала этому сходству ее с операционной, и освещение каких-то современных белых ламп, и лаконичность обстановки: этот круглый стол в центре просторной комнаты, над которым, как засохшие хризантемы, нависали поломанными стеблями микрофоны. Вот сейчас она сядет в кресло за круглый пустой стол, придаст податливому микрофону нужное положение и нить секунд выведет ее голос из этого помещения на улицы, в салоны автомобилей, в кухни квартир, в секретарские помещения офисов и контор. Листы бумаги, лежащие перед ней, – это и были ее инструменты. Она сама была вольна составлять сводку новостей, она решала, что должно быть услышано соотечественниками, а что, увы, недостойно величаться высоким названием эфирной новости. Из потока событий, которые приносила лента, которые проецировались в сеть, ей предстояло отобрать существенное, или, правильнее, то, что казалось таковым ей. И эти коллажи, которые она складывала ежедневно уже несколько лет, превратились однажды в допинг, без которого она не мыслила своей жизни.
