— Что ты хочешь делать? — заикаясь выговорил он. — Ты же не…
— Повешу тебя? Да! Я сказал тебе, что я твой палач! А ты не заслуживаешь смерти дворянина… Не осквернять же шпагу твоей кровью…
— Трус… Ты просто трус!.. По крайней мере, дерись… О, ты пользуешься моей беспомощностью…
— Я окажу честь твоему брату и скрещу с ним шпагу, когда он вернется. Большего вся ваша семья не заслуживает. Молись…
Жиль спрыгнул на пол и хладнокровно начал делать скользящий узел, Корентина почти вырвала веревку у него из рук.
— Дай! — жестко сказала она, глядя ему в глаза. — Это я должна надеть ему петлю на шею! Я люблю платить долги! Ты освободил меня. Я не хочу, чтобы ты испачкал руки, прикоснувшись к нему! Ты лишь потянешь за веревку…
Через несколько минут Тюдаль де Сен-Мелэн раскачивался в петле, словно большое гнилое яблоко, повешенный на главной балке своего дома. Жиль и Корентина, бледные, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Рыжий негодяй умер как жил — отвратительной и презренной смертью. Он то изрыгал ругательства, то рыдал и молил о пощаде, но последний из Турнеминов ни на секунду не почувствовал даже тени жалости в своем сердце. Образ Жюдит, живьем брошенной в могилу, больше не покидал его. С виду очень спокойный, Жиль подошел к столу, взял бутылку рома, еще наполовину полную, и сделал большой глоток.
— Второй! — выдохнул он, ставя бутылку на стол. — Осталось только дождаться Морвана.
И он неспешно начал заряжать пистолеты…
Руки его не дрожали. Затем отпер дверь, приоткрыл ее и, держа в каждой руке по пистолету, расположился в кресле напротив, которое еще недавно занимала его жертва. Корентина закуталась в свой плащ и присела у камина, словно домовой… Жилю оставалось лишь ждать последнего из Сен-Мелэнов. А потом… Он точно не знал, что он будет делать потом, но чувствовал бесконечную усталость. За сутки он постарел на десять лет. А за последний час — еще больше…
Его юношеская любовь, такая нежная и чистая, зародившаяся сентябрьским вечером в сиянии заходящего солнца, умирала во мраке, в ужасе и крови. У него был терпкий вкус недозрелых плодов, но он знал: когда появится Морван, он снова ею насытится. Он принес пятерых в жертву на алтарь той, которую, сам того не сознавая, никогда не переставал любить. Надо было принести еще одну, но, будь жертв даже сто, его боль не утихла бы: ему не суждено было больше увидеть Жюдит… Даже ее прощальное письмо теперь не имело никакого значения, потому что она искала поддержки и спасения в объятиях другого… Жиль вытащил письмо из кармана и небрежно бросил в огонь. Его взгляд остановился на левой руке, которую он поднес к лицу. На ней тускло поблескивал золотой перстень с голубой эмалью, принадлежавший его отцу. Жиль провел пальцем по рисунку, по готической вязи девиза «Aultre n'auray». Вдруг он порывисто прижал перстень к губам и стиснул зубами, борясь с поднимавшимися из груди рыданиями, но не смог удержать слезу, которая выскользнула из-под его сухих век и скатилась по щеке.
— Только ты, любовь моя, — тихо прошептал он, — никто, кроме тебя… если бы ты этого действительно захотела.
Он не вернется ни в Версаль, ни в Эннебон, ни в Понтиви… Завтра, когда все будет кончено, он доберется в Брест, взойдет вместе с Мерлином на корабль и вернется в Америку, где жизнь достойна настоящих мужчин, где война и опасность. Он снова станет Кречетом, отважным как никогда, пока смерть не увенчает легенду, которую будут передавать из поколения в поколение.
Тихий шепот Корентины вернул его к действительности.
— Послушай!.. Лошади скачут!.. Едет Морван.
— Спрячься под стол, чтобы тебя совсем не было видно.
Девушка беспрекословно повиновалась, но Жиль заметил, что она еще сжимала в руках пистолет Тюдаля. Поднявшись с кресла, он потянулся и встал против двери, расставив для упора ноги, готовый к бою. День клонился к вечеру, до ночи было недалеко. Зал с низким потолком был полон пляшущих теней, отбрасываемых огнем. Теперь Жиль услышал приближающийся конский топот, всадников было трое или четверо. Скоро копыта застучали во дворе. Лошади заржали, было слышно, как всадники спрыгнули на землю. У приоткрытой двери раздались шаги — шаги одного человека.
