– Ну, что ты знаешь о ней, рассказывай!
– Что я знаю? Да это ужасно скандальная история, моя милочка.
– Я хочу услышать ее. Побыстрее, пожалуйста!
Маргарита давно уже не пользовалась таким вниманием с моей стороны и, похоже, была польщена.
– Ваша бабка, Даниэль, долго не желала выходить замуж снова. Она двадцать лет оставалась вдовой и развлекалась в Версале. А за это время мадемуазель Анна Элоиза выросла, и ее руки стали добиваться многие знатные кавалеры… Среди них был и его сиятельство Жоффруа де ла Тремуйль.
– Ты хочешь сказать, что мой дед сватался к Анне Элоизе? – переспросила я, не веря своим ушам.
– Точно так, мадам, сватался и явился к госпоже просить руки ее дочери. Но как только он увидел вашу бабушку, то сразу пожелал жениться не на дочери, а на матери. Вот как иногда все оборачивается! Его сиятельство принц был завидной партией. К тому же он и Даниэль были одного возраста: им обоим было по тридцать восемь. Принц так ее очаровал, что она приняла его предложение.
– Презрев интересы собственной дочери?
– Конечно. Анна Элоиза отправилась в монастырь. Она была, разумеется, оскорблена, как и полагается всякой порядочной девушке. А Даниэль обвенчалась с принцем. Через два года родился ваш отец и…
– А что стало с Анной Элоизой?
– Ее руки попросил герцог де Сен-Мегрен. Она всю жизнь прожила в его поместье, и я слышала, Бог послал ей одиннадцать детей. С матерью она не желала знаться. Так что даже ежели мадемуазель Анна Элоиза – ну а теперь, стало быть, герцогиня де Сен-Мегрен – и родня вам, то она вряд ли питает добрые чувства к де ла Тремуйлям. Уж слишком небрежно обошелся с нею ваш дед.
– И все-таки, все-таки…
В Версале случилось много скандальных вещей, но услышать о таком… Мать стала поперек дороги своей дочери. Эта принцесса Даниэль, вероятно, была весьма, крутой и жесткой женщиной, раз решилась на такое.
Я вспомнила портрет, висевший в Сент-Элуа. С полотна надменно взирала изящная дама; шелковая наколка покрывала ее золотистые и мягкие, как шелк, волосы, огромные серые глаза были холодны, как лед… Ее красота была необыкновенной, а высокомерие переходило все границы. Недаром ее называли принцесса Даниэль. Она была настоящей аристократкой.
Маргарита, сделав большие глаза, прошептала:
– В малолетство Луи XV сам регент, герцог Орлеанский, бегал за ней послушно, как собачонка, а когда король вырос, он тоже был без ума от нее, и если она уступила потом место герцогине де Шатору, так только по своей доброй воле. Вот какова была эта женщина! Теперь уж такие перевелись… А как я гордилась, что служу у нее!
Я мягко сжала теплую руку Маргариты, испытывая большое желание прижаться к ней щекой. Эта женщина, такая верная и преданная, была словно из той, прошлой жизни, когда не было рек крови и бессмысленного братоубийства, когда галантные мужчины были благородны и храбры, а дамы красивы, легкомысленны и изящны… Таков был старый порядок. Он рухнул в небытие, он никогда не вернется.
Я готова была снова и снова расспрашивать Маргариту и о принцессе Даниэль, и о многодетной неведомой герцогине де Сен-Мегрен, которая приходилась мне родной теткой, но громкий топот прервал ход моих мыслей. Кто-то напролом мчался через лесную чащу, прорываясь сквозь заросли и не обращая внимания на колючие хлесткие ветки. Раздался громкий звук рога, протяжный и резкий.
– Победа! – звучно заорал всадник по-бретонски, и нескрываемая радость слышалась в его голосе. – Победа! Синие отброшены от горы Пелерины, мы взяли две сотни пленных!
Он остановил лошадь, неведомо откуда тут взявшуюся – мятежники обычно ходили пешком, – снял шляпу и, мгновенно утратив веселость, фанатически-страстно перекрестился.
– Помолимся, братья мои, за жизнь господина нашего его светлость маркиза де Лескюра. Он храбро сражался за Бога, веру и короля.
– Что?
В наступившей почтительной тишине – все крестьяне принялись послушно молиться, преклонив колени, – мой возглас прозвучал очень громко. Дрожа, замирая от недоброго предчувствия, я поднялась с травы. Почему он говорит о Лескюре в прошедшем времени?
– Что случилось с его светлостью?
