Иван Иваныч подошёл к раскрытому окну и, вдыхая тревожную свежесть, — радовался:
— Как хорошо! Как красиво! Революция!..
* * *
Те, кто пережил Великую войну, те знают, что огромный русский народ словно сначала в 1914 году обрадовался возможности идти в походы убивать, умирать, только бы не это, только бы не предвоенное русское томление духа:
Весенний день прошёл без дела
У неумытого окна;
Скучала за стеной и пела,
Как птица пленная, жена.
Я, не спеша, собрал бесстрастно
Воспоминанья и дела;
И стало беспощадно ясно:
Жизнь прошумела и ушла…
* * *
Наполеон, господа, значительно опаздывает. Наполеона русские ждали во всё царское время, по Наполеону, по герою, тосковала чеховской дельной тоской вся Россия:
— Дело, господа, надо делать… Дело!
Хвать, а дела-то и не оказалось…
О, если бы у русских явился тогда царь-вождь!
* * *
Приятно было тогда прорезать своим корпусом бурю и мокрый снег петербургской погоды, приятно было «ставить номера» во время отбытия лагерного сбора в Толгском лагере под Ярославлем… Это был своего рода бунт. О тихие волжские зори, площадь Спасского монастыря в Ярославле, где над тротуарами вдоль белых невысоких стен в натуральную величину изображены тихие ангелы с крыльями и девичьими лицами (а может или нет быть у ангелов натуральная величина?) и невдалеке гудел пьяный трактир «Царьград» с зелёным вуалевым светом калильных ламп и зелёными гектарами бильярдов… А над Волгой сад, где памятник графу Демидову, масону, учёному, вельможе и меценату, дар которого — Лицей сожгли в революцию…
* * *
Пришла желанная революция; лёжа на походной узкой койке, я чуть ли не единственный раз в жизни плакал тогда… Кто? Кто?! Вот стоял предо мной вопрос. Кто же будет управлять?
Управляющие Наполеоны пришли, но, Боже мой, что это были за Наполеоны!
— Мы снимем с буржуев шубы и отдадим вам, — кричал в Народном Доме в Петербурге Троцкий…
(Теперь Сталин снял шубу с него самого!)
Ленин держал экзамен на Наполеона у дома Кшесинской, а кадеты бегали, разводили руками и говорили о «натуральных» правах высказываться…
— О политические, кретинообразные младенцы! И до сих, понимаете, до сих пор талдычат они «о правах»… А пусти править Милюкова — двум свиньям щей не разольёт…
* * *
— Товарищи! — слышал я на солдатском митинге. — Товарищи! При нашем строе у каждого из вас будет автомобиль.
— Ур-р-ра! Ур-р-ра! — ревела толпа.
* * *
— Бороться?
— Конечно! Конечно! Спасать!
* * *
Студенты, гимназисты, прапорщики, офицеры стояли в рядах и ждали. Мы ждали. Из Омска приехал какой-то уполномоченный полковник, и мы, только что вырвавшиеся из-под опеки марксистов и оной «диктатуры», жадно ждали от него слова — что делать…
Приехал толстый старик с лиловым носом, поздоровался и милостиво объявил, что жалованья мы будем-де по чинам получать столько-то, а обмундирование и сапоги нам выдадут.
Всё?
Лопнул полковник, как мыльный пузырь.
* * *
Да, я ранен и контужен,
Дорогой мой, золотой!
Дома скажут — на что нужен
Доброволец молодой…
— пели студенты.
* * *
Пролезшие в Наполеоны революционеры, окончивши «победно» войну над своей голодной интеллигенцией, стали строить «новую жизнь».
И построили пильняковскую повесть «Голодный год»…
И больше того: теперь эти Наполеоны уже даже стыдятся своего происхождения, уже как-то не уважают и революцию, её вольный пьянящий дух.
— Ах, какими охранителями они стали!
Они, рождённые из кровавого гнезда революции, — забыли про неё, про свободы, про порывы, про весь арсенал завлекательных вещей, про вольных соколов, про гордых чаек…
И невольно ставится вопрос:
— Да возможна ли, господа, вообще революция в наше время?
Марсельская дева 1789 года шумела орлиными крылами по всему миру; мир шумит теперь кредитными билетами, да так вовсю, что всё меньше и меньше становится слышным хриплый голос Московской девы; господа, какой же там голос, если вместо армий Мюрата, Даву, вместо Маренго, Бородина, Аустерлица — Госторг и спекуляция на закупке собачьих шкур, или «ловля селёдки у берегов Ирландии», или торговля крестьянским хлебом?
Европа, получив опыт революции, сто лет работала над ним и побеждает Москву…
