– И часто ты так делаешь?
Генри смеется.
– Это… что-то вроде моего маленького секрета. Когда я был ребенком, мама и папа приводили нас сюда рано утром, еще до открытия. Я полагаю, они хотели, чтобы мы имели представление об искусстве, но в контексте истории. – Он замедляет шаг и указывает на массивную фигуру деревянного тигра, терзающего человека в форме европейского солдата. Знак рядом гласит: «Тигр Типу». – Мама приводила нас посмотреть на него и шептала мне: «Видишь, как тигр пожирает его? Все потому что мой прапрапрапрадедушка спер это из Индии. Думаю, нам следует вернуть его обратно, но твоя бабушка против».
Алекс наблюдает за Генри в четверть профиля, видя тень боли, скользящей по его лицу, но Генри быстро стряхивает ее с себя и вновь берет Алекса за руку. Они опять бросаются бежать.
– Теперь мне нравится приходить сюда ночью, – говорит Генри. – Несколько начальников охраны знают меня. Иногда мне кажется, что я продолжаю приходить сюда, потому что, независимо от того, сколько мест я посетил, скольких людей встретил или сколько книг прочитал, это место – доказательство того, что я никогда не смогу узнать все на свете. Это как смотреть на Вестминстер: ты можешь любоваться мельчайшей резной деталью или кусочком витражного стекла и понимать, что за всем этим стоит богатейшая история, – что все, что ты видишь, оказалось на своем месте по какой-то своей причине. Все имеет свой смысл, свое предназначение. Здесь есть такие произведения искусства… Уэрская кровать, которую упоминали в «Двенадцатой ночи», «Эпикене» и «Дон Жуане», – она находится здесь. Все это – история, незаконченная история. Разве это не потрясающе? А архивы, господи, я мог бы часами сидеть в этих архивах, они… ммм.
Он не успевает договорить, потому что Алекс тормозит посреди коридора и притягивает его к себе, чтобы поцеловать.
– Ого, – говорит Генри, когда они отрываются друг от друга. – Это еще за что?
– Я просто… – Алекс пожимает плечами, – я правда люблю тебя.
Коридор выводит их в атриум, похожий на пещеру, от которого во все стороны расходятся смежные залы. Часть верхнего освещения выключена, и высоко в ротонде Алекс видит огромных размеров люстру, завитки и стеклянные пузырьки которой сияют голубым, зеленым и желтым. Прямо за ней, на возвышении, располагается широкая, пышная и причудливая железная алтарная преграда.
– Вот оно, – говорит Генри, утягивая Алекса влево – туда, где из огромной арки льется свет. – Я заранее позвонил Гэвину, чтобы он оставил свет включенным. Это мой любимый зал.
Алекс лично помогал с выставками в Смитсоновском институте и спал в комнате, которую когда-то занимал тесть Улисса С. Гранта, но, когда Генри тянет его в проход между мраморными колоннами, у него перехватывает дыхание.
В полумраке комната кажется живой. Сводчатая крыша словно взмывает в чернильное лондонское небо, а зал под ней, с его возвышающимися колоннами, алтарями и арками, похож на городскую площадь где-нибудь во Флоренции. Глубокие чаши фонтанов вделаны в пол между статуями на тяжелых пьедесталах, а за черными дверьми лежат эффигии, на табличках рядом с которыми вырезаны слова о воскрешении. Перед всей задней стеной возвышается колоссальных размеров готическая алтарная преграда, вырезанная из мрамора и украшенная вычурными статуями святых, всех в черном и золоте, величественных и внушающих благоговение.
Когда Генри снова заговаривает, голос его звучит мягко, словно он боится разрушить чары этого места.
– Оказаться здесь ночью – все равно что прогуляться по настоящей пьяцце, – говорит он. – Вот только вокруг тебя ни души, и никто не будет пытаться прикоснуться к тебе, глазеть или тайком фотографировать. Здесь ты можешь просто быть.
Алекс оглядывается на Генри и видит его выражение лица – осторожное, выжидающее. Он осознает, что Генри испытывает то же, что и Алекс в доме у озера, в самом святом для него месте.
Он сжимает руку Генри и просит:
– Расскажи мне все.
Так тот и делает, подводя Алекса по очереди к каждой скульптуре. Статуя греческого бога западного ветра Зефира, с короной на голове и одной ногой на облаке, в натуральную величину – работа франко-фламандского скульптора Пьетро Франкавиллы. Нарцисс работы Валерио Чиоли, опустившийся на колени и околдованный собственным отражением в воде, когда-то считавшийся потерянным Купидоном Микеланджело.
