– Когда я был помладше, – начинает Генри, – мне в голову пришла очень интересная идея привести сюда кого-то, кого я полюблю. Мы стояли бы здесь, в этой часовне, которую этот кто-то обожал бы так же, как и я, и медленно танцевали бы прямо перед ликом Пресвятой Богородицы. Просто… дурацкая подростковая фантазия.
Генри колеблется, прежде чем вытащить телефон из кармана. Нажав пару кнопок, он протягивает руку Алексу, а из крошечного динамика тихо играет Your Song.
Алекс выдыхает смешок.
– А ты не хочешь спросить, умею ли я танцевать вальс?
– Никакого вальса, – отвечает Генри. – Он мне никогда не нравился.
Алекс берет его за руку, и Генри, словно взволнованный послушник, поворачивается лицом к часовне. Его щеки кажутся впалыми в тусклом свете зала, и он притягивает Алекса к себе.
Целуя Генри, Алекс прокручивает в своей голове старую полузабытую притчу из катехизиса, наполовину на испанском: «Ешь, сын мой, мед, потому что он приятен, из сот, который сладок для гортани твоей». Он гадает, что подумала бы о них Святая Клара: потерянный Давид и Ионафан, кружащиеся в танце перед ее часовней.
Алекс подносит руку Генри к губам и целует костяшки пальцев, кожу над голубой веной на его запястье, там, где бьется пульс и течет древняя кровь, дух которой вечно хранился в этих стенах, и думает: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь».
Генри нанимает частный самолет, чтобы отправить его домой, а Алекс с ужасом представляет, что будет ждать его в ту же минуту, как он окажется в Штатах. Он старается не думать об этом. Уже стоя на взлетной полосе, когда ветер развевает его волосы, Генри что-то выуживает из кармана куртки.
– Слушай, – говорит он, вытаскивая сжатый кулак. Он берет руку Алекса и, развернув ладонь, вкладывает в нее что-то маленькое и тяжелое. – Я хочу, чтобы ты знал, – я уверен. На тысячу процентов.
Он убирает свою руку, и на мозолистой ладони Алекса остается его перстень с печаткой.
– Что? – Глаза Алекса вспыхивают. Он смотрит на Генри и видит его мягкую улыбку.
– Я не могу…
– Оставь, – говорит Генри. – Мне надоело его носить.
Несмотря на то, что взлетная полоса является частной, они не могут рисковать. Алекс заключает Генри в объятья и яростно шепчет:
– Я безумно тебя люблю.
После того как самолет набирает высоту, Алекс снимает цепочку с шеи и вешает на нее перстень рядом с ключом от своего прежнего дома. Услышав тихий звон, Алекс убирает цепочку под рубашку. Два дома теперь находятся рядом.
Домашняя ерунда
От: А[email protected]
9/2/20 5:12 PM
Кому: Генри
Г,
я уже три часа как дома. Уже скучаю. Хрень какая-то.
Эй, я говорил тебе, что ты очень храбр в последнее время? Я до сих пор помню, что ты сказал той маленькой девочке в госпитале о Люке Скайуокере: «Он – живое доказательство того, что то, откуда ты, или то, кем является твоя семья, не имеет значения». Дорогой, ты – живое тому доказательство. (Кстати, в наших отношениях я – точно Хан Соло, а ты – принцесса Лея. Даже не пытайся с этим спорить. Ты окажешься неправ.)
Я опять думал насчет Техаса, чем, судя по всему, я часто занимаюсь, когда переживаю по поводу выборов. Есть еще так много всего, что мне нужно тебе показать. Да взять тот же Остин! Я хочу отвести тебя в ресторанчик Franklin Barbecue. В очереди в него придется простоять несколько часов, но это неотъемлемая часть приключений. Я правда хочу увидеть, как член королевской семьи торчит в очереди, чтобы съесть кусок говядины.
Ты больше не думал о том, что сказал перед моим отъездом? О том, чтобы признаться своей семье? Конечно же, ты не обязан этого делать. Просто ты, казалось, так надеялся, когда говорил об этом.
Я буду здесь, запертый на домашний арест в Белом доме (мама хотя бы не убила меня за поездку в Лондон), болеть за тебя.
Люблю тебя.
целую-обнимаю
А
P.S. От Виты Сэквилл-Уэст к Вирджинии Вульф, 1927:
«Что касается меня, все вполне очевидно: я скучаю по тебе даже больше, чем могла бы себе представить; и я была готова скучать по тебе еще сильнее».
Re: Домашняя ерунда
От: Генри
9/3/20 2:49 AM
Кому: Алексу
Алекс,
