Небо было в легких дождевых облаках. До вчерашнего дня еще лил дождь. Теперь похоже было, что он вот-вот перестанет. На море, сером, как пасмурное небо, такой же серый дождь время от времени поднимал легкую волнистую рябь.
После полудня подошел миноносец. Столпившись у борта, свободные рыбаки, чернорабочие и судовая команда оживленно тараторили о миноносце. Он был в диковинку.
С миноносца спустили шлюпку, и группа офицеров направилась к краболову. На нижней площадке трапа, спущенного с борта, их ожидали капитан, начальник цеха, инспектор и начальник чернорабочих. Когда шлюпка причалила, офицеры и начальство краболова отдали друг другу честь и, предводительствуемые капитаном, стали подниматься по трапу. Инспектор взглянул наверх, нахмурил брови, скривил рот и махнул рукой;
— Нечего смотреть! Ступайте себе, ступайте!
— Ишь какой важный, сволочь!
Задние стали напирать на передних, и рыбаки всей толпой спустились в цех. На палубе остался тяжелый запах.
— Какая вонь! — поморщился молодой офицер с холёными усиками.
Шедший вслед за ним инспектор суетливо забежал вперед, что-то сказал и несколько раз поклонился.
Рыбаки издали смотрели, как при каждом шаге стукаются о зады и подскакивают разукрашенные кортики фицеров. Серьезно обсуждали, какой из офицеров самый важный, какой менее важный. Под конец даже чуть не поссорились.
— Тут, пожалуй, и на Асагава никто смотреть не станет, сказал один из рыбаков и стал изображать чванные повадки инспектора. Все расхохотались.
В этот день ни инспектор, ни начальник чернорабочих не показывались. Поэтому все работали с прохладцей. Пели, громко переговаривались за станками.
— Вот бы всегда так работать!
Когда работа кончилась, рыбаки вышли на верхнюю палубу. Проходя мимо салона, они слышали пьяные, разнузданные выкрики.
Вышел бой. В салоне было душно от табачного дыма. По возбужденному лицу боя градом катился пот. В руках у него были пустые бутылки из-под пива. Движением подбородка показал на карман штанов:
— Лицо, будьте любезны...
Один из рыбаков достал его платок и, вытирая ему лицо, спросил:
— Как там?
— Ох, ужасно! Так и хлещут. А о чем говорят! У той женщины, мол, так-то, а у этой так-то. Сбился с ног из -за них. Они так пьяны, что, явись сюда сейчас чиновник министерства, они бы так и скатились с трапа.
— А зачем они явились?
Бой изобразил на лице полное недоумение и торопливо побежал на камбуз.
Рыбаки поели китайского риса, такого рассыпчатого, что его трудно было зацепить палочками, и соленого супа из мисо, в котором, как клочки бумаги, плавали овощи.
— Европейская еда! Ни разу ее не то чтобы есть, даже видеть не приходилось. А сколько ее потащили в салон!
— А, черт побери!
Сбоку над столом висел плакат, на котором неуклюжим почерком было написано:
«Кто привередничает из-за еды, тот никогда не станет великим человеком».
«Цените каждое зернышко риса. Это плод пота и крови».
«Терпеливо выносите неудобства и трудности».
На полях внизу были непристойные надписи, как в общественной уборной.
После еды перед сном все ненадолго столпились вокруг печки. Разговор от миноносца перешел на военную службу. Среди рыбаков было много крестьян из провинций Акита, Аомори, Иватэ. Армией, сами не зная отчего, они просто бредили. Оказалось много таких, которые уже побывали на военной службе. Теперь они вспоминали о своем тогдашнем солдатском житье-бытье, полном жестоких притеснений, как о чем-то родном, милом.
Поздно вечером, когда все уже уснули, шум из салона все еще доносился вниз, проникая через доски палубы и обшивку бортов. Иногда кто-нибудь из рыбаков просыпался и шептал: «Еще не угомонились? Ведь уже светает!» Слышался стук чьих-то каблуков —вероятно, боя, бегавшего взад и вперед по палубе. В самом деле, кутеж продолжался до зари.
