Поручик выпучил глаза:
— Нам в училище сего фактуса не сообщали… Это как же… от Индии — да пошёл на Сибирь? Грек этот?
— Натурально, пошёл. Говорят, есть греческие документы, что так и было, мол, из Индии Александр Македонский пошёл в Сибирь. И здесь, мол, в Сибири, упокоен. До сих пор его могилу никто не знает, так что грекам говорить можно чего заблагорассудится…
— Вот те нате! — хмыкнул поручик.
— А к тому, ваше благородие, ещё один фактус: перед своей смертию будто написал Александр Македонский дарственную русским князьям на Русскую землю. На всю землю. От Днепра до Камчатки.
— Дак откуда же он в те далекие времена про Камчатку прознал? — поразился поручик. — Мы тут про неё ещё сто лет назад не знали!
— Передай-ка мне, ваше благородие, штоф-с! — совсем развеселился вдруг Пётр Андреевич. — Приятно иной раз с думающим человеком и выпить чутка.
Он выпил из горлышка бутыли примерно половину чарки, крякнул, заел горькую водку горячим свиным салом на поджаренном хлебе, вдруг спросил:
— А год-то ныне какой пошёл? Число — какое? Это мне знать можно?
Александр Егоров кивнул, выпил ещё водки, что-то покрутил в голове, но ответил честно:
— А год… Кончается 1793 год, ноне декабрь месяц, третий день декабря начался. Вот так…
— Да-а-а-а, — протянул Пётр Андреевич, — в темноте все дни — как один день. И все годы, наверное, тоже, как один год. Мы, значит, в пути уже…
— Этого я не ведаю! — быстро ответил поручик Егоров.
— Ладно, ладно. Прошу прощения за нескромный вопрос. Лучше теперь я стану говорить. За моим рассказом время быстро пролетит… Я имел доступ, ваше благородие, при учёбе в Высшей нашей духовной семинарии, к таким древним документам, что могу разом доказать, что и самого Александра Македонского в истории не было. Врут всё греки… А я знаю точно, кто из великих полководцев в Сибири захоронен на правом берегу Енисея. Вот сейчас скажу — брякнешься навзничь от сего знания…
Лошади, до этого мирно стоявшие, вдруг стали закидывать головы, заржали. Со стороны дороги, что проходила в полуверсте, им отозвались другие лошади. Потом оттуда донёсся зычный крик:
— Эй, отзовитесь казачьему разъезду, там, у костра! Вы чи шо — варнаки, али как?
Императрица Екатерина Вторая с утра имела дурное расположение ко всем: к личному секретарю, что несусветно пах одеколонной водой, к девкам, что дурно, с подгорельцем, заварили кофе, да вот к этому мордатому фельдъегерю, что доставил ей ответ на письмо, отправленное Екатериной прусскому королю. Ответ, к бешенству императрицы, написал ей не король Пруссии, как полагается при личной переписке властвующих особ, а всего лишь его адъютант Эрик фон Люденсдорф. Мальчишка на побегушках при короле! Оскорбление русской императорской особы немыслимое!
— Король немчуров болен, — истово твердил фельдъегерь, выкатив глаза.
Екатерина близоруко наклонилась к сопроводительным листам, прочла: «Фельдъегерь сержант Малозёмов». Что ни фамилия, то бывшая кличка! Позвонила в колокольчик. В дверь подсунулся секретарь. Войти боялся, а всё равно на Екатерину понесло кёльнской водой.
— Вели распорядиться там, в особой экспедиции, чтобы этого дурня, Малозёмова, послали в пехотный полк. В крымские земли… Ну и пусть дадут ему звание подпоручика, чтобы воевал за государыню охотно.
Малозёмов стукнулся коленями о паркет императорского кабинета:
— Ваше величество! Не губите!
— Ты сам себя погубил, пень солдатский! — совершенно озлобилась Екатерина. — Пошто не подождал в Берлине, когда король выздоровеет?
— Так деньги у меня кончились, ваше величество! Как ждать два месяца без денег-то?
Екатерина пристально поглядела на высоченного дурня в фельдъегерском мундире. Ох, трудна и тяготна царская доля! Снова звякнула в колоколец. Секретарь теперь просунул в дверь только голову. Он слышал всё, что говорят в кабинете и как говорят. И догадывался, что сейчас с молодцом из особой экспедиции станется.
— Приказ о переводе этого дурня в Крым с повышением — отменяю! Пусть идёт рядовым в Сибирь, в тот солдатский полк, что сейчас стоит у бывшей Джунгарии. Там ему денег не потребуется! Вон пошёл, рядовой!
