— Опять золото! — с отвращением пробормотал поручик Егоров.
— Нет, на этот раз про золото я тебе говорить не стану. Мало на Урале золота. Там другое богатство — камень.
— Камень у нас в каждой канаве валяется, — попробовал увильнуть поручик от словесных да совсем уж сказочных кладов государственного преступника.
Пётр Андреевич поскучнел лицом. Егоров тут же прилёг на лавку, лицом к стене. Тоска обняла всё его тело, да так обняла, что и шевельнуться хотелось только за пистолем. Чтобы сразу пулю в лоб и навечно...
Пётр Андреевич вдруг треснул кулаком по столу:
— Поручик Егоров!..
— Александр Дмитриевич я теперь.
— Пока не испишешь мои тебе указания, будешь ещё поручик. И можешь те уральские богатства на себя не тратить. Мне всё едино. И даже лучше, если ты уральские камни — разноцветы да самоцветы потратишь с пользой на Российское государство. На пользу государства нашего готов писать?
Поручик Егоров (так само собой вышло) скинул ноги на пол, сел ровно и принял от Словцова перо и четвертушку бумаги. Начал писать под диктовку:
«А там, где кончается Срединный Урал и начинается уже Урал Северный, каковой аборигены зовут "Нор", там есть три горы. Первая называется...»
Писать пришлось мало. Четвертушку бумаги не заполнил строчками поручик Егоров. А что было писать — гора вот такая, а в ней камень — вот такой. Егоров и камней тех не знал, не то, что видел. И где можно увидеть камень опал? Куда он опал?
— Теперь спрячьте эту бумажку подальше и получше, поручик...
— Меня теперь надо просто звать — Александр Дмитриевич, — сухо перебил Словцова Егоров и опять прилёг на скамейке.
— Ах да, Александр Дмитриевич, правильно! Так вот, Александр Дмитриевич. Ты вот своё далёкое уральское будущее в мундир спрятал. И надеюсь, что сохранишь... Лежи, лежи... устал, понимаю... А я вот сей час твоё близкое будущее тебе как бы нарисую. Ты только внимай.
Поручик Егоров нечаянно всхлипнул. Но этим всхлипом дал знать, что внимает...
— Да, будет вот так... Когда купчина Проворотов станет тебя, Александр Дмитриевич, пытать, зачем ты ему безденежный такой нужен да с чем тебя в Америку посылать, не с его же купецкими кровными рублями, ты ему одну тайну раскроешь. Где золото взять... Клад старика Евмения... Помнишь? Где он есть — помнишь? Ежели там не получится, пойдёшь туда, куда я тебе ещё нарисовал. Там пара мест весьма богата не на само золото, а на изделия из него...
Егоров, сам себя не помня от бурчания «золото, золото», вдруг сел на скамье, дотянулся до медного ковшика. Налил из квадратной стекольной бутыли чуть ли полковша и махом выпил крепчайшую водку. И только успел отдышаться, как вся тоска, весь тоскливый, трусливый и грязный ком стёк с души, хотел задержаться в коленях, да не удержался и через пятки ушёл в стылые половицы монашьего приюта.
А Пётр Андреевич Словцов уже протягивал ему нагретый на печке кусок копчёной свинины. Поручик вгрызся в свинину, будто век не едал. Ох, как ему полегчало! Ох и полегчало.
— Вот так, — сказал Словцов. — Теперь живи весело, ходи прямо!
Поручик Александр Дмитриевич Егоров теперь окончательно выпрямился на лавке и стал говорить, будто ничего у него внутрях и не было, никакого тенета тоски и плесени страха:
— Только не возьму в толк, откуда ты сии тайны знаешь. Другие не знают, а ты вот так, с маху, раскрываешь тайные клады.
— А потому, Александр Дмитриевич, что я не под эполет нашего сибирского губернатора заглядывался, а вглубь смотрел, в историю Сибири. В письменную историю, старорусскую. Любой олух царя небесного, прости Господи, может туда заглянуть и большое материальное довольствие себе доставить. Недаром родилась поговорка: «Сибирь — золотое дно». Только не каждому до него достать удаётся, то того золотого дна. Нет, всё же олухи те, кто думает, что хлеб колосится под губернаторским эполетом, да оттуда же течёт молоко в кисельных берегах.
— Ну, я так не думаю, — отчего-то озлился на Словцова Егоров, — я хорошо знаю, откуда кусок хлеба происходит! А у тебя, Пётр Алексеевич, странные, можно сказать, знакомства. Один купчина, Провоторов, тайный скупщик золота. А второй купчина, как его ты назвал...
