Самойлов не удержался, резнул «Колдуна» кулаком в глаз. Кулак обтягивала белая перчатка. Место, каким ударил, на перчатке тотчас стало краснеть. Но граф до того рассвирепел, имея задёрганные мысли в голове, что крови на перчатке даже не удивился. А проорал:
— Каркай мне по-русски, лопарь чертов!
— Каркаю я, ваше высокопревосходительство, по-византийски, по старому канону. Ежели так нельзя, то вот, извольте, — шестого ноября 1796 года и помрёт. Ей здесь почти ничего жить не осталось.
Тут мужика качнуло и качнуло основательно. Эк его, столько водки в брюхе!
«Ну, ежели «Колдун» помрёт, так оно и лучше».
— Не помру я, ваше высокопревосходительство, — скучным голосом произнёс мужик, — а вот чашу эту надобно изничтожить.
Он вдруг бросил чашу богемского хрусталя в камин, чаша хлопнулась о кирпичи и осколками брызнула в пламени.
— Мне бы хлебца теперь, ваше высокопревосходительство, да луку, да каши горячей...
— Получишь в каземате! — вдруг заорал граф Самойлов. — Получишь в каземате!
— Не дадут в каземате, — очень скучным голосом опять проговорил «Колдун». — Стану просить, сунут в мешок каменный. У тебя же, ваше высокопревосходительство, в соседней комнате буфет приспособлен для личных нужд. Там и рыбец красный, и хлеб белый, говядина отварная и яблоки мочёные, клюква и морошка опять же в серебряной чаше на льду стоит. Дай!
— Это ты... Это ты что же это, а? — совсем рассвирепел генерал-прокурор. — Подглядывал в мои кабинеты?
А внутри противно заныло. Как это он, гад, узнал? Ибо некогда и нельзя было колоднику заглянуть в «отдохновенный кабинет» генерал-прокурора империи. Всё время на глазах был! Что деется? Как это он?
— А так это я, — прошептал «Колдун». — Умеючи.
— Пошёл вон! — крикнул граф, отступая к своему месту за столом. — Конвой!
«Колдун» помотал головой и пошёл к дверям на звук топающих сапог караула.
— В карцер его! — распорядился дежурному офицеру генерал-прокурор. — Но хлеба дать и дать вообще — чего попросит из еды! Даже мяса ему дать!
Митрополит Гавриил, спешно вызванный императрицей прямо с Рождественской всенощной, загнал двух лошадей, пока сгонял к себе в Александро-Невскую лавру, да потом мчался во дворец. Поднялся, крестясь благостно и улыбаясь радостно, в кабинет императрицы.
— Нашёл? — спросила Екатерина, подливая рому в чашку с кофием.
— Обязательно, ваше величество!
— Читай!
Митрополит развернул старый лист бумаги, часть московской летописи трехсотлетней давности, начал читать:
«Август, Кесарь римский, обладатель всей Вселенной, когда стал изнемогать оконечную свою болезнь, разделил всю Вселенную между братьями и сродниками своими. И брата своего, Пруса, посадил на берегах Вислы — реки до берегов реки Неман, что и доныне по имени его зовётся "Прусской землёй". А от Пруса — четырнадцатое колено — великий государь Рюрик».
— Сие изделие наших монахов было в деле?
— В одна тысяча пятьсот шестьдесят пятом году бояре Великого царя Ивана Четвертого, Грозного, в переговорах с польскими послами о границах русских земель, приводили эту летопись как доказательство генеалогии русских московских Рюриковичей. Грозный царь — он же из того же, рюриковского рода.
— По-честному, из того рода?
— По-честному, ваше величество.
— А летопись сия, значит, не честная?
— А полякам и этой чести достаточно, матушка...
Екатерина сладостно и с ухмылкой брякнула в колоколец. В дверях появился розовый на щеки секретарь. Выпивший, чего там.
— Вот этот лист летописи срочно неси в типографию! — приказала секретарю императрица. — Буди там всех пинками, скажи, что его высочество Александр Павлович требует немедля сделать с листа литографию и поместить в газете «Ведомости»! Про меня — молчи!
— На первой странице! — подсказал митрополит Гавриил.
Секретарь хватанул лист и выскочил из кабинета.
— Что цесаревич будто бы распорядился сию бумагу пропечатать, это умно, матушка императрица.
Екатерина взялась за графин с ромом:
— Выпьешь со мной, святой отец?
— Даже стакан и разом!
* * *
Тайный глава иезуитов Санкт-Петербурга Фаре де Симон едва дождался, пока спальный слуга добудится хорошо встретившего Рождество Михаила Черкутинского. Тот появился в своем кабинете зеваючи и тут же получил от тайного наставника удар газетой по оплывшему от похмелья лицу.
