* * *
Вышли в низину. Обоз пошёл медленно. Окрест высились горы, старые, но ещё крепкие. И люди, и лошади очутились, выйдя из туннеля, как бы в огромной миске с высоченными краями. Отсюда в сторону не шагнёшь. Или иди вперёд, или поворачивай. От же попали, эть его... Урал-батюшка!
Егоров кожаной рукавицей сильно потёр лоб. Голова сначала была как бы пустым гулким котлом, а теперь стала наливаться густой жижей... Или это погода так бесится? Егоров вывалился из саней и пошёл к хвосту обоза мелким шагом. Крупно не шагалось, и ноги подрагивали... «Да что это со мной?»
В этих горах, пожалуй, чёрт приснится. Или, хуже того, Зильберман, тестюшка мой... Пойти надо бы проведать О'Вейзи. Ведь приснилось, что его огромный змей как бы ранил... Или не приснилось?
Егоров подошёл к тем саням, что шли позади него. К саням О'Вейзи. Компаньон, на удивление, спал. Даже похрапывал. Ну, отлегло от сердца. Ладно, потом можно его разбудить. Егоров скрипнул по снегу унтами, готовясь шагнуть прочь.
О'Вейзи внезапно широко открыл глаза, шепнул:
— Саша! Если ты живой, так не отходи от меня! Защити!
— Ты чего это? — обеспокоился Егоров. — Перепил, что ли? Чертей зелёных по шубейке гоняешь?
Но О'Вейзи вцепился в рукав егоровского кожуха так крепко, что и не оторвать.
— Не уходи! Ведь сейчас он снова на меня кинется! Не уходи!
Егоров потоптался в снегу, ворочая головой. Что-то его удивило.
При внезапно вставшем обозе мужики не ходили быстрыми шагами, не таскали лошадям торбы с овсом. И лошади того овса не просили... Спали лошади! И обозники спали... Спали посреди солнечного дня! Да что это такое?
И ноги Егорова вдруг просто прилипли к земле. Не шагнуть. Голова стала внутри такой, будто туда, в голову, налили густой белой краски.
И всё кругом вот тоже белеет. Деревья совсем побелели. Лошади уральские, до того коричневые, — побелели. Горы и те побелели. И совершенно белый, как будто вот сейчас утонет в той белизне, О'Вейзи прошептал угасающим голосом:
— Всё, Саша! Не успел ты. Вон он идёт. Да не один...
Егоров, по своей очень давней привычке сунувший в петли, под мышки, два военных, крепко заряженных американских пистоля, с хрустом шеи, но стал поворачивать голову туда, куда глядели угасающие глаза О'Вейзи.
От белых гор, по каменной белизне, к белому обозу тихо спускались два тёмных, одетых в шерсть человека... Нет, не человека... Два медведя? И не медведя... Те зимой не ходят... на двух ногах...
А те, шерстистые — вот они, уже подошли почти на десять шагов к стоящему столбом Егорову. В его залитой густой белой краской голове, вдруг забулькали, как пузыри, некие чужие, грубые слова... Даже не слова, там, в егоровской голове забулькали, а будто картинки нарисовались... Главная картинка была такая — Егорова ломают пополам. Ломают пополам, эти шерстистые, правда без хруста костей и позвоночника, но ломают и растаскивают на две части. Ноги отдельно, тулово с головой — отдельно.
А кровь, смотри-ка ты, кровь из обломков тела Егорова льётся совсем красная! На всё белое льётся совсем красная кровь... Это что-то не такое. Не такое! Не может такого быть!
Может, Егоров и не орал: «А-а-а-а»?
Но точно было, что выстрелил он сразу из двух пистолей в этих... коричневых. Прямо им в широкие, шерстяные тулова и выстрелил...
— А-а-а! — теперь заорал Егоров, отступая от коричневых шерстяных чудовищ в два человека ростом. И орал потому, что пистоли выстрелили, а больше стрелять было не из чего. А шерстяные эти, они пошатнулись, но всё равно шли и тянули к Егорову свои лапищи.
То ли выстрелы так сработали, то ли егоровский крик, только лошади первыми очнулись от сна или смерти, и кинулись нестись вверх, к еловой чаще, куда и направлял обоз Ерофей Сирин.
А Егоров упал в сани, прямо на О'Вейзи, тот под ним ворочался и свирепо ругался вполне как живой ирландец, а из саней палили уральские ружья, гулко ухая в прогале между горных холмов. Палили в тёмные тени на белом снегу...
Тени пропали...
* * *
Как умаянные в усмерть кони поднялись на эту сопку, Егоров не понимал. Да и не спрашивал. Отходил от злого видения... или чего это было там, с двумя огромными шерстистыми людьми?
