— А мы — уральские. Нам надобно знать нашу землю.
Ерофей Сирин оглянулся на своих людей, стоявших молча, в ожидании решения двоих командиров похода.
Ерофей распорядился:
— Панята Шикин! Гузей Оралов! Останетесь здесь! С обозом! Глядеть в оба глаза. Стеречь добро и лошадей!
Самые молодые из обозников оставались на страже обоза. Обычай такой...
Когда Егоров последним поднялся на курган, то с большим удивлением высмотрел, что обозники вытащили на свет из расшпиленных возов.
Пушки!
Две пушки древней работы мужики уверенно укладывали на новотёсаные станки. Жерла пушек глядели точно в середину тёмной горы Скиртха Тау. Конечно, пушки особой мощью не хвастались, всего по четыре фунта весило ядро к этим пушкам. Но сила в них имелась подходящая.
— Ты, Александр Дмитриевич, ведь этих пушек у нас не видел, так? — спросил Сирин.
— Откуда бы я их видел, — с понятием отозвался Егоров. — Пушка она есть принадлежность государева войска. У вас пушек быть не может. Не вижу я у вас пушек...
— Не думай чего воровского, Александр Дмитрии, эти пушки нами взяты у поножовщиков Емельки Пугачёва, — рассмеялся Сёма Гвоздилин. — Деды наши, если правду говорить, эти пушки у башкирцев отобрали. Те собирались ими наше село громить. Вот, не погромили...
Тут на самой середине горы Скиртха Тау вдруг оглушительно треснуло. Огромный плоский камень полетел вниз, открывая в горе большое квадратное отверстие. Оттуда в сторону обозников что-то злое заорал тонкий, совершенно детский голос.
На тот голос тут же отозвался непонятными словами Сёма Гвоздилин.
* * *
К вечеру орание прекратилось. Последним проорал Сёма Гвоздилин. Проорал на том непонятном языке, какого никто не знал.
— Чего ты им на прощание крикнул? — спросил Егоров, укладывая рубленый лапник возле большого костра, горевшего в нодья[9].
— А пожелал тем скиртха спокойной ночи, — ответил Сёма Гвоздилин. — Умаялись, поди, орать одно и то же.
Сирин ещё в обед пояснил Егорову, что именно из дыры в горе орут скиртхи. Они орут, чтобы «люди убирались, а то будет людям плохо». А им в ответ «люди» орали (Гвоздилин орал), что они на курган пришли исполнить древний обычай тризны по усопшему предку. Исполнят обычай и через три солнца (через три дня) отсюда уйдут.
Но скиртхи опять орали те же слова про «уйти». Замучили людей своим ором подгорные каменные жители...
На ужин сварили обычный в этих местах жирный шулюм.
— Я не устал, от безделья даже спать не желаю, — объявил Егоров. — Я до рассвета подежурю. Потом подниму мужиков и тебя, Ерофей.
— Ладно, годится, — согласился Ерофей Сирин. — Но вот ты бы, как военный человек, хоть и бывший... ты бы представил себя на месте этих, людей горы. Что бы сделал?
Егоров поглядел во тьму, которая уже скрывала и саму гору, и отверстие в ней.
— У них не одно отверстие должно быть, — уверенно ответил Егоров. — Должны быть ходы и в подошве горы. Могут ночью и напасть.
— Вот. Поэтому и я с тобой стану дежурить. Ружей у нас на двоих, стало быть, десять штук, да твои два пистоля есть. Где что не так шевельнётся, будем стрелять. И той стрельбой от нападающих отобьёмся, и своих людей ото сна поднимем.
— Гоже. Давай я стану следить за горой по правую руку, а ты — по левую руку, — Егоров перетащил вправо от костра охапку лапника, перетащил четыре своих ружья, затеплил на ложах длинные фитили, лёг на колючие ветки ели и уставился во тьму.
* * *
Взошла серпастая луна, и тут же её прикрыло тёмное облако. В сторону обозного лагеря потянуло сладким запахом.
Внизу, в пятидесяти шагах у подножья кургана, где утихли на ночь лошади, послышалось слабое звяканье сбруи.
Егоров подставил ладонь ко рту, чтобы звук шёл в сторону Сирина, громко прошептал:
— Ерофей! Кто у нас при конях?
— Парас Топорник, — чуть погодя отозвался Сирин. Голос у него звучал совершенно сонно. — Мужик верный...
А внизу, у лошадей позвякивать не перестало.
— Ерофей! — опять приставив ладонь ко рту, шепнул Егоров. — Я туда, вниз сбегаю и тотчас вернусь. Что-то лошадей тревожит. Вдруг твой Парас уснул?
— Давай делай, — вроде шепнул в ответ Сирин. И Егоров, пригнувшись, начал скользить по склону кургана, в ту сторону, где ночевали лошади.