— Заметили, какое на Терезии платье в греческом стиле?
— Только на него и смотрел, — вздохнул околдованный генерал.
— Двенадцать тысяч ливров.
— Прошу прощенья?
— Оно обошлось в двенадцать тысяч ливров.
— Воистину вы знаете цену всему…
— А кто, черт возьми, одолжил эту сумму, если не я?
— Чтобы угодить ей?
— Чтобы угодить Баррасу.
Баррас заметил, что они приближаются, и разом оборвал эпическое повествование Сент-Обена:
— Будь покоен, Делормель, твоя Розали в приятнейшем обществе.
— Наилучшем из всех, виконт.
— Таллита, — сказал Баррас, — ты еще не знакома с генералом Буонапарте…
— А ты и вправду настоящий генерал? — полюбопытствовала она.
— Генерал артиллерии… — пролепетал Буонапарте.
— А с виду не подумаешь!
— Так я же в цивильном…
— Скорее предположила бы, что ты предсказатель, угадываешь судьбу.
— Я и это умею тоже.
— Верно, — подтвердил Баррас. — В Тулоне он гадал по руке женам наших офицеров.
— А на моей руке что ты видишь? — Терезия протянула ему свою ладонь.
— Светский круг…
— Это не ответ!
— Я вижу кровь… Нет, не кровь. Вижу экипаж, красный, как бычья кровь…
— Мою карету знает весь Париж!
— Я вижу… Вижу мужчин… четверых… шестерых… еще других…
— Это ни для кого не тайна! — Терезия рассмеялась.
— Ты замужем, но я вижу другого, он могущественнее и богаче…
— Его имя? — подбодрил Баррас, позабавленный догадкой, что Буонапарте говорит о нем.
— Не знаю. Он пройдет… за ним другой, моложе тебя, и он сделает тебя принцессой…
— А я? — Роза де Богарне протянула ему свою руку. — Я стану принцессой?
Креолка была облачена в тогу. Природа одарила ее матовой кожей и черными с рыжеватым отливом волосами. Ласковая небрежность сквозила в ее голосе и движениях. Буонапарте жаждал обольстить только Терезию, однако на ладонь Розы из вежливости все-таки глянул:
— Принцессой? Но рядом с Баррасом вы уже являетесь ею.
— Обманщик! Скажите мне всю правду.
— Принцессой, без сомнения, со временем… Я вижу замок, может быть, дворец… или два…
— Итак, я стану королевой Франции? — насмешливо спросила Роза.
— Э, почему бы и нет? В наши времена все возможно.
— Терезия, не сходить ли нам к настоящему колдуну, проверить, подтвердит ли он пророчества генерала?
— Да-да, и, если он скажет то же самое, мы от этого совсем разума лишимся.
На эстраду поднялся Тара, он каждый вечер приходил сюда, чтобы исполнять итальянские песни под аккомпанемент Мегюля или Черубини, рондо наподобие «Дитя — любимец дам», а то и непристойные куплеты, имевшие большой успех. Этот напыщенный человечек со вздернутым носом и завитым хохолком, некогда любимый певец королевы Марии-Антуанетты, по-прежнему оставался в большой моде. Желая польстить всеми признанной любовнице Барраса Розе де Богарне, он выбрал простенькую песенку с намеком:
Бутончик розы,
О, ты меня счастливей,
Тебя дарю я Розе,
Что всех цветов красивей,
Бутончик розы!
В противоположном углу гостиной, у самого входа, показался Фрерон в жабо, с треуголкой в руке и перекошенной физиономией, он делал Баррасу какие-то знаки.
— Виконт, — сказал Буонапарте на ухо последнему, — тебя зовет наш друг Фрерон…
Баррас обернулся, ловко увильнув от второго куплета дурацкой песенки, и поспешил навстречу Фрерону, взглядом спрашивая, что стряслось.
— Людовик Семнадцатый умер, — сообщил ему Фрерон.
— Это не облегчит нашего положения, — морща лоб, произнес Баррас.
В самый день казни Робеспьера Баррас поспешил в тюрьму Тампль навестить девятилетнего малыша-короля, заложника Республики. У него была чесотка, коленки распухли, он уже и на ноги встать не мог. Баррас распорядился, чтобы о нем немедленно хорошенько позаботились. Но было поздно. Мальчика не стало, теперь его дядья в изгнании могут предъявить свои права на французский престол.
— Еще начнут болтать, будто мы его убили, — вздохнул Фрерон.
Буонапарте, подошедший вслед за Баррасом, услышал его.
— Выход один: переломить эти разговоры, — вмешался он.
— Что ты имеешь в виду, генерал?
— Подбросим молве другую пищу — в парижских кафе, в Пале-Рояле, на площадях.
— Но какую?
— Распространим слух, будто истинный Людовик Семнадцатый не умер, якобы ты, Баррас, когда нанес ему визит, подменил его другим ребенком тех же лет, чтобы спасти, он все еще жив
