— Вас допросит полковник-инспектор Петровски, — сказал Фрейзер и плюхнул меня на холодный металлический стул.
— Это не допрос, — поправил его Петровски.
Фрейзер выскользнул за дверь. Интерсистемный язык Петровски был тяжело гружен славянским задумчивым акцентом.
— Тогда что это такое? — спросил я на самом отчетливом системном языке, на какой меня только хватило.
— Это будет зависеть от многого. Вы можете оказаться, правда, не обязательно, серьезным и важным свидетелем преступления. Вы можете оказаться и подозреваемым. Это тоже от многого зависит.
— А от чего, могу я спросить?
Синие глаза просверлили во мне дыру.
— От того, что вы мне скажете и что я восприму как правду.
— Тогда это допрос, — решил я.
— Нет. Встреча по обмену информацией. — Нет, он положительно был влюблен в сложные и запутанные определения вещей.
Я переключился на английский.
— Это эвфемизм.
— Кверос? — он поморщился от раздражения. — Вы плохо говорите на интерсистемном. Вы ставите глагол в начале или в середине предложения, как это делают все англоговорящие. Очень хорошо, я стану разговаривать с вами по-английски.
— Отлично. Мне трудно вести разумную беседу на свинской латыни.
— На «свинской латыни»? Это означает, что вы не одобряете официальный язык колоний?
— Как большая часть искусственных языков, это лингвистический, культурный и политический компромисс. Эсперанто или интерлингва гораздо лучше, пусть даже и они не совсем адекватны своим задачам. Липкое гораздо лучше подходит для общения с инопланетянами. И, что бы ни говорили лингвисты, интерсистемный все-таки очень сильно склоняется в сторону привычек индоевропейских языков.
Он крякнул.
— У нас получается очень интересная академическая дискуссия. Как бы там ни было… — он открыл свой портфель и вытащил аппарат-чтец и набор пипеток. Потом заправил чтеца, постучал по панели управления, пока не добился нужной ему настройки.
Потом он резко перевел на меня взгляд.
— Что вы знаете об исчезновении констебля Моны Бэрройс?
— А что я должен знать?
— Не играйте словами. Вы что-нибудь знаете?
— Да.
— Она остановила вашу машину на участке Грумбридж?
— Да.
— Потом произошла встреча с патрульной машиной?
— Да.
— И патрульная машина сожгла машину констебля Бэрройс?
— Да. Вы и сами это знали.
— Знали, — сказал он спокойно. — Оружие на вашем тяжеловозе не способно причинить такие разрушения. Мы нашли следы перехватчика, его радиоактивные выбросы. Показатели приборов сказали нам, что это была патрульная машина.
— Тогда зачем вы меня спрашиваете?
— В таких вопросах свидетели, если они есть, обязательно должны быть допрошены, — сказал Петровски.
— Лучше всего сказать вашим дорожным фараонам, чтобы не делали того, что сделала Бэрройс.
— Она следовала приказам. Закон должен выполняться. Мы не можем продолжать действовать под диктовку внешних сил, причем не имеет значения, насколько они технологически превосходят нас.
— Ну, опять же, Космострада не принадлежит нам, — сказал я.
Петровски поглядел на стол. На экранчике его прибора пробегали тоненькие крохотные символы. Не поднимая от них глаз, он сказал:
— Что вы можете рассказать мне о событиях, которые имели место на Деметре три стандартных дня назад в мотеле под названием «Грейстоук Гровз»?
— Простите мне, если я спрошу, какие события вы имеете в виду?
— Те, — прочел он с экрана, — которые касаются смерти человека по имени Джоэл Дермот.
— Я никогда про него не слышал. Как он умер?
— Он стал жертвой наезда, когда водитель скрылся с места происшествия без оказания помощи.
— Увы. Должно быть, это случилось, когда я уже уехал.
— Вы не выписались из мотеля.
— Верно. Я очень спешил.
— Куда вы спешили?
— По делу.
— Куда именно?
— Сюда, — ответил я.
— На Голиаф? Но ваше место назначения — Ураниборг.
— Да, окончательное место назначения. Но сперва я хотел заехать сюда.
— С какой целью?
— Чтобы обсудить свои дела с людьми, которых ваши подчиненные вытащили из постелей прошлой ночью.
— Та религиозная группа? Это было неизбежно. Что за дело у вас к ним было?
— Оно вас не касается, — сказал я ему.
Ледяной взгляд приморозило еще на пару градусов.
