Летчик подошел к костру.
— Туман идет. Пора лететь…
В легких бегучих слоях тумана снова крутился винт вертолета.
Летягин и Бимбиреков снова отнимали друг у друга бинокль.
По снежному желобу, пружиня в коленях и приседая, тормозя «плугом», бороздя снег палками, мчался с горы на лыжах Дорджа.
Галя поднялась по горной тропе и вышла по лугу ко двору лесника. Волосы у нее были взлохмачены. Она остановилась, чтобы вытряхнуть камешки из туфли.
На лужайке шла вечерняя летучка. Все лежали на траве. Летягин и Бимбиреков — за алюминиевым столом, на котором карты и чертежи.
Дорджа поднял голову, молча позвал Галю.
— Василий Васильевич с Костей — на досъемку Красного кордона, — продолжал свою речь Летягин, — Симонов с Захарычем, гоните съемку дальше, попробуйте уложить с одной попытки. Время жмет. Я с Бимбирековым — в поселок. Всё?
— А практиканты? — спросил Костя, заметив Галю.
Она встала, ожидая указаний.
— Мы же договорились — вы будете у Калинушкина, — сказал Летягин.
Подавив обиду, Галя сжала губы.
— Я вернулась за вещами.
— Ну, коли все ясно — за работу, — сказал Летягин.
— Иван Егорыч, давайте разминочку. Одну партию! — попросил Костя.
Седой дядя с хохолком на макушке — вот и весь Летягин. И оттого, что он не собирался вникнуть в происшедшее, у Гали немного отлегло на сердце, но стало скучно. Может быть, Джек Лондон таких и описывал? Старуха за чаем о нем сказала — охотник: с коня рябчика бьет в шейку, чтоб тушку не попортить. А вот серый китель ни к чему, хоть и с зеленым кантом. И потертые до блеска синие брюки, заправленные в сапоги…
Удар по рюшкам.
Бита разбила фигуру.
Второй удар вышиб рюшки из круга.
Все обступили играющих. Бил Костя.
Летягин неторопливо надел старомодные очки в железной оправе.
— А ну-ка, Иван Егорыч, покажи класс! — крикнул Василий Васильевич.
— Ставьте «бабушку в окошке».
И Летягин нацелился.
Галя лежала в палатке. До нее доносился шум голосов, смех.
Слышался удар биты.
Треск рассыпавшихся рюшек.
Удар биты.
Удар биты.
Еще удар…
Потом стало тихо. Совсем тихо. Галя оглянулась. Дорджа спал. Только доносилось пенье захмелевшей стряпухи. Возле себя на земле Галя увидела записку. Это от Дорджи. Ну, просто трогательный товарищ. Она прочитала: «До завтра, Галочка! Я тебя не стал будить. Завхоз приносил термос. Спи спокойно, отдыхай. От работы кони дохнут. Я твой сподвижник».
Ночью Иван Егорыч работал в маленькой избушке в дальнем углу двора. Дверь с низкой притолокой в сенях была завешена ситцевым занавесом, и так искусно, что Галина тут же заработала шишку. Потирая лоб, она пробормотала: «Ничего, стало светлее…» — и с этими словами оглядела затененную просторную комнату с русской печью. Ходики стучали над постелью. Деревянные ложки занятно растыканы в ряд на стене. Над столом, покрытым клеенкой, свисал городской по виду оранжевый абажур. Свет вспыхнул, и бросилась в глаза лежавшая на лавке под окном фуражка с гербом лесничества — сверкнули дубовые листья.
От ветра шевельнулись бумаги — Летягин повернул голову. В двери стояла Галя.
— Что вам нужно?
— Я хотела узнать: пойдет завтра арба в поселок? Мне бы свезти чемодан.
— Пойдет. Что еще?
— Ничего.
— Ну? — спросил, не глядя, Летягин.
— Просто не спится. Пение мешает. Дома я обычно закрываю дверь: там вечно телефон звонит.
Она замолчала, и Летягин молча продолжал работать.
— Иван Егорыч, мне нужно выяснить наши отношения, — сказала Галя.
— В тайге медведи долго живут, потому что отношений не выясняют.
Галю нисколько не смутил этот ответ. Битва только начиналась, и она должна была ее выиграть. Усевшись на ящике, Галя принялась атаковать Ивана Егорыча:
— А ведь прав дядя Рика: памятника вам не поставят.
— Даже вам могут поставить.
— Хочу задать вопрос. Сколько лет вы проектируете эту дорогу?
— Начальству не полагается задавать вопросов. Двенадцать лет.
— Не надоело? Притерпелись, что ли?
— Странный разговор во втором часу ночи.
— Нет, не странный! Вы когда-нибудь отдыхали? Ну, хотя бы на Кавказе?
— Черта ль в нем… Там надо деньги платить за то, что по горам лазишь. А здесь тебе еще платят… Это дядя Рика посоветовал вам спровадить меня в отпуск?
