Жафрэ закивал.
– Можно было поставить десять против одного, – продолжал могильщик, – что Моран пожелает исповедаться, как-никак он из благородных и девчонку свою колотил, чтобы она «Отче наш» на латыни вызубрила, так что вряд ли ему хотелось сойти в могилу, не облегчив душу и не покаявшись в грехах. Ну вот, надел я сутану и все остальное, что положено. Неплохой из меня получился священник, а, старуха? Нет, она отвечать не будет, она у нас прямо-таки святоша. Ну, значит, вырядился я и пошел. Что Моран жил хорошо – не скажу, но лекарства у него были и даже врач сидел у постели. Догадайся, кто? Доктор Абель Ленуар!..
Добрейший господин Жафрэ никогда не сквернословил, но при имени «доктор Ленуар» у него вырвалось весьма крепкое выражение.
– Меня могли расколоть в ту же секунду, – продолжал Любимчик, – но, к счастью, доктор был при деле. Я держался как ни в чем не бывало, и он, я уверен, ничего не заподозрил. Зато Моран, крепкий орешек, послал меня подальше, стоило мне заикнуться об исповеди. Но вот что интересно: даже в агонии он повторял одно и то же… Кстати, как зовут его малышку?
– Тильда, – ответил Жафрэ.
– Вот-вот, Тильда, – закивал Любимчик. – Ну так он твердил, как попугай: «Не забудь свою молитву, не забудь свою молитву, не забудь свою молитву…» По-моему, стоит потолковать с малышкой, как считаешь?
– Она здесь, – заметил Жафрэ, – я как раз за ней и приехал.
Любимчик вскочил с соломы.
– По собственному почину? – заинтересовался он.
– Нет, по поручению графини Маргариты, – ответил Жафрэ.
– Вполне может быть, – вступила в разговор госпожа Кадэ, – что господин Моран не захотел тебе исповедаться, поскольку узнал тебя, и доктор Ленуар тоже. А иначе с чего бы к нам на следующий день нагрянула полиция?
Любимчик подмигнул Жафрэ.
– Нет у нас привычки откровенничать со старухами, – проворчал хозяин мастерской. – Я ведь дождался доктора Ленуара и проводил его немного. Думаю, он уже никогда ни на кого не донесет!..
Жест Любимчика не оставлял ни малейшего сомнения в том, какая судьба постигла несчастного Ленуара.
– Вот, значит, почему девчушка прибрела на кладбище одна? – мирно осведомился добрейший Жафрэ.
– Именно, именно, – отозвался камнерез. – Доктору было бы довольно затруднительно присутствовать на чужих похоронах.
И, повернувшись к жене, Любимчик распорядился:
– Малышку сюда! Живо!
Не прошло и минуты, как девочка стояла перед Кадэ.
– Я дам тебе новенькую монетку в десять су, – ласково сказал ей Любимчик, – если ты прочтешь мне свою молитву. Ну начинай, будь умницей!
Тильда бегала во дворе с Клеманом и влетела в дом улыбающаяся и раскрасневшаяся. Но стоило заговорить с ней о молитве, как девочка сразу помрачнела и насупилась.
– Я ее так и не выучила! – жалобно пролепетала она. – Вы меня тоже будете колотить, как папаша Моран?
Ничего другого от Тильды добиться не удалось.
– Жена! – скомандовал раздосадованный Любимчик. – Уведи ее и отправляйся к себе на второй этаж. Я останусь тут со своим добрым приятелем Жафрэ. А ты запри дверь.
Добрый приятель Жафрэ не слишком обрадовался оказанной ему чести, но делать было нечего, и он остался.
Примерно через час он снова вышел на крыльцо – однако в полном одиночестве. Усевшись в фиакр, Жафрэ поехал в сторону Парижа. Тильда осталась у кладбищенского камнереза вместе со своим новым приятелем Клеманом, который уже раз десять спросил ее, почему она не прочитала молитву папаше Кадэ? Он же тоже не знает латыни…
В тот вечер в кафе «Лавочка» на Королевской площади добрейший Жафрэ, которого все считали холостяком или, в крайнем случае, вдовцом, впервые заговорил о своей жене, сообщив, что та намерена вернуться к семейному очагу.
Похоже было, что сам Жафрэ от этого не в восторге.
На следующий день полиция устроила обыск в мастерской камнереза Кадэ. Перевернули вверх дном все – даже надгробия, простучали пол, но так никого и не нашли, только чахоточная лежала у себя в каморке на втором этаже и надсадно кашляла.
Папаша Кадэ, Тильда и Клеман исчезли.
С полицейскими был красивый и очень бледный молодой человек; кажется, он был ранен и страдал от мучительной боли.
