Хозяин дома появился гораздо позднее: его апартаменты были расположены довольно далеко от пожара. Прибыв на место, он немедленно кинулся к тушившим слугам и принялся колотить их тростью. Затем подошел к Эктору:
— Сударь, велите своему молодцу прекратить, — сказал он, указав на Кок-Эрона.
Эктор повиновался, ни о чем не спрашивая.
— Вы должны понять, — продолжал Мазарини, — пожар — промысел Божий, и я не потерплю, чтобы ему препятствовали.
Совершено обескураженный Эктор лишь молча поклонился. Сидализа хохотала вовсю, а Рипарфон прикидывал, не обратиться ли срочно к методам обращения с сумасшедшими. Тем временем Мазарини, смотревший, как пламя гаснет, заметил со вздохом:
— Вы ему все-таки помешали…
— Какая досада! — подхватил Поль.
— И ведь пламя могло переброситься на замок. Ваш друг господин Шавайе очень виноват, что вмешался в это дело.
— Не сердитесь, — отвечал Фуркево, едва не лопаясь от смеха, — мы все здесь ошибались, но действовали без дурных намерений.
Тем временем начавшийся мелкий дождь быстро довершил дело. Все двинулись в дом. На крыльце Мазарини, остановившись, произнес:
— Похоже, что Божественному Провидению неугодно было, чтобы замок в эту ночь сгорел.
Утром, собираясь к завтраку, Эктор и Поль заметили, что шевалье отсутствует.
— Не ждите его, — сказал Кок-Эрон, — он уехал. И велел передать, что его самым большим удовольствием стала надежда на встречу с вами в Версале.
— Очень любезно с его стороны. Кстати, скажи, не напомнил ли он тебе кого-то, с кем мы уже встречались?
— Мне тоже что-то показалось знакомое, но только не его лицо. Нет, не припомню.
После завтрака, не поддавшись на настойчивые уговоры хозяина, гости простились с ним — они спешили в путь.
Когда они выехали на Большую Королевскую дорогу, разговор снова коснулся личности шевалье.
— Я принимаю его за хорошего человека, — сказал Поль. — А вы, Ги?
— Я мало его видел и ничего не могу сказать.
— Значит, вы плохо о нем думаете. Когда не объясняются, стало быть, о человеке думают плохо.
— Ну вот, вы уже и заболтались. Скажу просто: он человек хладнокровный, осторожный и наблюдательный. Управляет собой лучше, чем вы своими пистолями.
— Да, к сожалению, — пробурчал Поль.
— С таким характером можно быть либо большим мошенником, либо очень честным человеком. Кто он, решить не могу. А вы, милый кузен, что думаете? — обратился Рипарфон к Эктору.
— С вашей характеристикой я согласен полностью, а вот с вашим вторым предположением — нет. Правда, сам не знаю, почему. Ведь сначала он мне не был неприятен.
— Вот мило, — заметил Фуркево, — все трое говорят по-разному: я — да, маркиз — нет, вы, милый герцог, — может быть.
— Ладно, пусть решит вопрос Сидализа.
— Скажу просто, — вступила в разговор Сидализа, — он ужасный человек.
— Проще не скажешь, — заметил Рипарфон, — но пусть каждый выскажет, по каким причинам он так думает.
— Ну, — первым начал Поль, — кавалер спокойно выпил три бутылки за ужином и так же мало спотыкался, как девушка на балу. Стало быть, у него сердце на ладони.
— Вы, Сидализа? — спросил Рипарфон.
— Мои причины… Они исходят от сердца, и их труднее объяснить.
— Ничего, не стесняйтесь.
— Что ж, попробую. Когда я упала с лошади, он первый поспешил мне на помощь.
— Воспитанный человек! — заметил Поль.
— Не спешите, Поль. Воспитанность может идти и не от сердца. Он, этот воспитанный человек, стал на колени, чтобы принять меня в свои объятия. Но мои волосы при падении распустились, и он прекрасно видел, что я женщина, а не паж, хотя и была в костюме пажа. Я была одна и, заметьте, распростертая в его объятиях. Так он не поцеловал даже моей руки, господа!
— Даже руки! — воскликнул изумленный Поль.
— Ни одного поцелуя, когда он мог сорвать их десяток. Весь труд — лишь нагнуться, и все тут.
— Какой труд? Одно удовольствие, — смеясь, добавил Поль.
— Вы говорите, «благородный». А я говорю, что дворянин не ведет себя таким бесчувственным образом.
— Может быть, это он из уважения? — робко спросил Поль.
— Такое уважение оскорбительно.
— Согласен. — Поль, уж разумеется, был истинным дворянином.
— Должен признаться, — вступил в разговор Ги, — сила подобных доказательств принуждает нас к молчанию. Я лично признаюсь, никогда бы так не подумал.
