Харальд Золотой знал об этих встречах и очень тревожился. Когда, после ухода короля, он прибыл к Хокону, дверь перед ним широко распахнулась. Хокон стоял посреди комнаты, полностью одетый. Не успел датчанин начать расспрашивать его, что это все значит, как ярл стиснул его плечо и сказал, что он защищал своего друга до тех пор, пока не добился от короля для него разрешения захватить уже готовое королевство Норвегию, которое только и ожидает его.
— А потом, — продолжал он, — мы с тобой будем крепко хранить нашу дружбу. Я смогу оказать тебе в Норвегии очень большую помощь. Но прежде захвати власть. Больше ничего не требуется. Твой дядя король Харальд стареет и имеет только одного живого сына, которого совершенно не любит; к тому же он от наложницы. — Конечно, этого нельзя было говорить королю в лицо.
Хокон без труда уговорил Харальда Золотого согласиться с его планом.
Впоследствии эти трое часто собирались вместе — больше с ними не было ни единого человека, — обсуждая детали своего заговора.
Три больших корабля покинули Ютланд, пересекли Скагеррак и двинулись к северу вдоль берегов Норвегии. Зима уже близилась к концу, и трудно было бы найти кормчего, который рискнул бы в это время выйти в море, но предводитель данов Фридлейв Иварсон был смелым моряком, а также сообразительным и красноречивым послом.
Из-за противных ветров плавание проходило медленно и трудно. Не единожды штормы заставляли моряков бросать якоря. В таких случаях, а также во время ежесуточных ночевок на берегу им удавалось повнимательнее посмотреть на эту землю. Даже здесь, на самом юге страны, они видели голод. Скотины на фермах было совсем мало — большую часть уже давно съели, а та, что еще оставалась, напоминала кожаные мешки, набитые костями. Изможденные люди ходили в ветхой, порой изношенной до дыр одежде. Маленьких детей и стариков было очень немного: годы лишений сгубили большинство из них.
Обитатели Леирвика, городка на острове Сторд, что в Хардангере, казались не более счастливыми. Когда Фридлейв со своими людьми вошел в королевский дом, скамьи там были полупусты, а шума и суматохи не больше, чем в прошлые времена на подворье мелкого хёвдинга. Однако дружинники и слуги были упитанными и краснощекими. Король Харальд Серая Шкура и его мать сидели на возвышении. Они были богато одеты и держались надменно.
Фридлейв — тучный курчавый человек с широкой улыбкой — назвал в дверях себя и свое поручение, и его допустили в зал, чтобы он мог предстать перед королем и королевой. После приветствий он произнес:
— Мой господин, король Дании Харальд Гормсон, приветствует своих возлюбленных родственников, сыновей короля Эйрика, королей Норвегии, и, — он подчеркнуто плавным движением, чтобы все видели, повернул голову, — их мать королеву Гуннхильд. Он прислал со мной эти дары в знак своего доброго расположения.
Когда же по его знаку дары были внесены, по залу прошел ропот восхищения: франкский меч, два тяжелых золотых наручья, позолоченный шлем с лицевой пластиной в виде кабаньей головы, серебряный кубок тончайшей работы, украшенный множеством гранатов, плащ тяжелого шелка, отороченный горностаем, и многое, многое другое. Впрочем, Харальд и Гуннхильд продолжали сидеть неподвижно.
— Щедр мой тезка король Харальд, — сказал Харальд Серая Шкура без капли теплоты в голосе. — Ты должен будешь передать ему мою благодарность… в таком же виде. — Перед последними словами он все же сделал небольшую паузу. Честь обязывала произнести их, но ведь дело не ограничивалось необходимостью подобрать ответные дары. Устроить достойный пир для такого количества гостей само по себе было трудным делом.
— Это не то, чего мы ждали, — добавила Гуннхильд. — Немного слов получали мы от короля Харальда, — Синезубого, язвительно добавила она про себя презрительное прозвище, — в течение многих лет, и не всегда эти слова были самыми дружественными.
— Мой господин велел мне сказать, что да, имелись некоторые недоразумения, — без запинки ответил Фридлейв. — Он предпочел бы, чтобы их не случалось вовсе, и желает расставить все по своим местам.
