Аринбьёрн тяжело вздохнул.
— Сигнафюльки… Там все в порядке?
— Да. Как я уже сказал, Хокон даже не подходил к ним близко, а они к тому времени еще не взялись за его поиски. Он, должно быть, ушел далеко в море.
— Эту хитрую лису не так уж просто изловить, — сказала Гуннхильд, — но мы ее поймаем. Он не должен больше вредить королям своими злодеяниями. К настоящему времени они, вероятно, уже снова на пути в Траандхейм, открытый перед ними.
Она посмотрела на Аринбьёрна.
— А теперь расскажи нам о своей поездке.
Новости не вызвали в старом воине прилива ликования.
— Я думаю, что лучше будет поговорить об этом наедине, королева, — медленно ответил он. — Я не намерен оскорбить кого-либо недоверием, однако предполагаю, что ты не будешь довольна, если мой рассказ получит широкую известность.
Горящая головня, подброшенная в сухой лес, с неожиданной для самой себя холодной отстраненностью подумала Гуннхильд.
— Как тебе будет угодно. Приходи в мой дом поутру. — Она поспешила завернуться в радостную приветливость, словно в плащ. — Сегодня мы будем пировать и пить за победу для сыновей Эйрика.
Пользуясь присутствием Аринбьёрна, который с полным правом возглавил пир, она рано ушла спать, не прерывая общего веселья. Хотя Аринбьёрн был старше, казалось, что Гуннхильд годы гнетут сильнее. Ну и что удивительного — они были больше заполнены: любовью, потерями, радостью, печалями, тоской, поисками, неведомым, которое никогда не откроется его глазам. И все же она долго лежала без сна.
Утром налетел ветер и принес с собой сильный дождь. Ветер свистел над редкими всходами на полях, над исхудавшей скотиной на тощих пастбищах. Королева для приема Аринбьёрна сделала из своей обители столь же аккуратное и яркое гнездышко, каким оно представало ее сыновьям.
Мой хутор — так она порою шутя называла про себя этот дом, когда думала о том, как в нем или другом доме, в Бю-фьорде, сеяла семена будущих побед и как часто она бывала истинной носительницей королевской власти в Норвегии.
Аринбьёрн вошел. Гуннхильд усадила его перед столом с медом и кубками, сама села напротив и отпустила слуг.
— Можешь говорить свободно, — разрешила она.
Чуть раскосые синие глаза встретились с ее взглядом.
— Ты помнишь, королева, как я ушел один с горсткой людей и они решили обзавестись семьями в тех местах?
Она кивнула.
— И ты должен помнить, что я была весьма недовольна этим, ибо беспокойными и низкорожденными были они. — Впрочем, она не запретила ему этого. Он был ближе к простонародью, лучше знал его, чем она могла даже хотеть этого.
— Я считал, что запугивание могло бы привести к гораздо худшим последствиям.
— Но если они взялись за оружие… — Гуннхильд решила не заканчивать фразу.
— Я думаю, королева, что это очень сомнительно, тем более что я держу при себе многих людей из той самой области, а кое у кого там имеются и родственники. Кроме того, что бы я ни делал, я не могу рассчитывать на многое за тот отрезок жизни, что мне остался. Моя жена мертва, и я так и не взял себе другую; мои дети, оставшиеся в живых, обзавелись семьями, мои внуки уже подросли или подрастают. Неплохой возраст для человека, чтобы отойти от дел.
— Но неужели это случится так вдруг, — мягким голосом спросила Гуннхильд, — прямо сейчас, когда мы так нуждаемся в тебе?
Уголок его рта слегка дернулся, прежде чем он продолжил речь.
— Так или иначе, я добрался до Сотанесса, как следует порасспросил и выяснил, что скрывалось за теми слухами, которые уловила твоя, гм-м, бдительность. Мне удалось навести там порядок.
Огонь зашипел.
— Расскажи мне все об этом, — приказала Гуннхильд.
Аринбьёрн расправил плечи.
— Как будет угодно королеве. Это было не особенно приятно. Крестьяне, рыбаки и прочие собрались со всей округи, чтобы принести жертвы на могиле короля Трюггви.
Гуннхильд заставила себя сохранить неподвижность. Трюггви Олавсон, которого ее Гудрёд обманул и убил там… а она не сумела захватить Олава Трюггвасона, который будет мстить за это, если доживет до возраста мужа. Она ждала продолжения рассказа.
Аринбьёрн не заставил себя ждать:
— Они говорят — это не мои слова, королева, это они так говорят или говорили, — что король Трюггви не погиб в честном сражении, он был убит предательски. Они говорят, что подобные деяния и разрушение святилищ — это они говорят — все это навлекло голод на землю. Они говорят, что хорошо жили при добром короле Хоконе. Еще они говорят, что новые короли раздевают их донага и презирают их права как свободных людей. Над могилой они резали скотину, которую не могли прокормить, надеясь, что их король там, в ином мире, сможет каким-то образом облегчить их участь. Я говорю, ничего не скрывая от тебя, королева, не о том, что там должно было случиться, а о том, что случилось на самом деле.
