– Скажите-ка, Верочка, что произойдет, если человека лишить того, к чему он стремится?
– Он расстроится.
– Ага-ага, а потом?
– Потом попытается найти способ все же достичь желаемого.
– Верно. А теперь идите и подумайте, какой вывод это дает наркологии.
Вера уходила в растерянности и искала ответ, пыталась добыть верное решение, постоянно прокручивая в голове все аспекты психологии алкоголиков, и возвращалась радостная, гордая собой.
– Вылечить можно только тех, кто сам этого хочет, а тот, кто хочет продолжать пить, всегда найдет и время, и деньги, и способ, – говорила она, а довольный профессор хвалил:
– Молодец! Хорошим врачом станешь! Таких вот и ищи среди пациентов: жаждущих завязать. Тогда и результат будет.
В другой раз он предлагал задачку посложнее:
– Человек хочет завязать. Но вот беда: у него страшнейшая аллергия на торпеду, пластыри, серьги и таблетки.
– А на нее, родимую, нету? – смеялась Вера.
– Повезло гаду, – соглашался профессор. – Так как лечить-то? Он аллергии боится, как огня, все об отеке Квинке рассуждает, как кандидат медицинских наук. Что скажешь?
Вера мучилась несколько дней, а потом спросила:
– А обман подойдет?
– Если в благих целях, то…
– Ну, можно больному к водке подмешать небольшое количество аллергена и внушить, что теперь у него аллергия на спирт. Она ведь штука хитрая: сегодня на одно, завтра на другое, вчера не было, а сегодня уже тут как тут.
– Дело говоришь. Далеко пойдешь.
Вера находила ответы на вопросы, получала заслуженные похвалы, но она прекрасно знала, что может последовать за отсутствием решения. Профессор громко постучит по столу костяшками пальцев и скажет с укором: «Ну что же вы, батенька! Это же так просто!» Через это рано или поздно проходили все ученики, не сумевшие разгадать очередную загадку хитрого старца. И до того боялась Вера когда-нибудь оказаться в их числе, до того страшилась она этого «батеньки» и стука костяшек, что не могла расслабиться ни на минуту. Все ей казалось, что она не оправдает доверия и будет изгнана из святая святых. Тревога не покидала ее и во сне, в котором, бывало, настигал ее этот дробный, насмешливый перестук.
Вот и сегодня она ворочалась на кушетке и качала головой, пытаясь избавиться от надоевшего звука. Но тот не желал отступать, становился все сильнее, все беспокойнее, все настойчивее и, наконец, окончательно ее разбудил. Она села на кушетке, потерла глаза, покрутила шеей, но стук не исчез. Наоборот, он звучал так явственно, как будто, как будто… это был не сон. Кто-то стучал в окно! Верочка прильнула к стеклу:
– Ксанка?!
Больше Верочка не спросила ничего. Ксанка только посмотрела на нее дикими, больными глазами и скосила их на висящую плетью на плече Дашу, и Верочка тут же распахнула окно, втащила внутрь ребенка, а потом и саму Ксанку. Тут же ощупала Дашу, послушала дыхание, вставила под мышку градусник:
– Сиди тут. Я за каталкой.
– Зачем?
– В приемное поедем, я попрошу врачей посмотреть. И «Скорую» вызовем.
– Зачем?
– В больницу везти.
– Мы уже в больнице.
– Во взрослой, дура! Надо было «Скорую» вызывать и дома сидеть, а не сюда нестись.
Верочка была так напугана состоянием ребенка, что даже не заметила, что позволила себе разговаривать с Ксанкой так, как никогда не разговаривала раньше. Она позволила себе верховодить, управлять и даже отчитывать. Зато Ксанка это заметила и мгновенно сникла. Верочкина горячность могла свидетельствовать только об одном: дела плохи.
– Я вызывала «Скорую». А она все не едет и не едет.
– Не реви! Что сделано, то сделано. А что не сделано… Сейчас каталку привезу.
Через пять минут в приемном покое вокруг Дашутки уже собрался целый консилиум. Врачи суетились, вертели худенькое тельце, прикладывали к нему трубки и говорили все вместе так, что Ксанка, как ни силилась, не могла разобрать ни слова. Сказывались усталость и нервное напряжение. А для Верочки это были больничные будни. И она услышала многое: и «менингит», и «сложный случай», и даже «все равно не жилец». Верочка увела Ксанку обратно к себе, спросила:
– Миша знает?
– Нет.
– Давай я схожу, сообщу ему.
