Через год Костика отправили в ясли, и Верочка теперь неслась из школы туда, чтобы скорее забрать малыша, пока его «не уронили, не простудили, не запачкали» и еще миллион всяких других «не», появлением которых в жизни «драгоценного мальчика» она была заранее напугана. Даже ее влюбленность в Мишку на фоне новой всепоглощающей любви перестала быть такой яркой и мучительной, а тихонько тлела себе где-то в потаенном уголке души. Да и знакомое, не желающее отлипать от нее прозвище «Колобок» перестало казаться обидным и унизительным. Верочка уже не рассматривала себя в зеркале с тоской, она могла сама весело подмигнуть и этим поросячьим глазкам, и коротким ножкам, и толстенькому выпяченному животу, и крысиному хвостику, свисающему с макушки несколькими сосульками, и махнуть рукой, прокричав: «Привет, Колобок!»
– Я наконец-то кому-то нужна, понимаешь, Ксанка? – вдохновенно вопрошала она, стуча совком по ведерку для выпекания очередного песочного кулича.
– А то ты родителям не была нужна? – огрызалась Ксанка, которой до смерти надоело сидеть у песочницы и хотелось в кино, кафе и на танцы. Но без подруги было скучно, да и денег не было. Вот если бы Верочка собралась, то могла бы стрельнуть рублики и у родителей, и у вечно брюзжащей, но исправно получающей пенсию бабаньки, и у той же Надюшки, с паршивым отпрыском которой она мучилась совершенно бескорыстно. Однако подруге больше нравилось торчать среди совков и формочек, и Ксанка от нечего делать протирала узкими шортами висящие рядом качели и слушала Верочкино воркование:
– Родителям – это другое, Ксан. В этом же ничего волшебного, ничего магического. Родили меня и любят. Это закономерно, понимаешь?
Ксанка кивала механически, хотя на собственном опыте эта закономерная любовь ей казалась противоестественной.
– А это маленький человек, – Вера вдохновенно стучала лопаткой по ведру, – ничем тебе не обязанный, но полностью зависимый. И ты чувствуешь себя нужной, необходимой. И, знаешь, я когда вижу эти протянутые ручки, слышу его корявое «Веля», у меня просто все внутри переворачивается от умиления. Я ему нужна, представляешь?
– Мне ты тоже нужна, – нехотя признавалась Ксанка.
Верочка с сомнением качала головой:
– Тебе только так кажется. Ты от меня не зависишь.
Зависела Ксанка и правда исключительно от своих желаний. А хотела она тогда немногого: чтобы мама принадлежала только ей, а не деспоту с вкрадчивым голосом, периодически ласково приглашающим: «Пойдем домой, Ксаночка», хотела безраздельно владеть Верочкой, но та помешалась на племяннике и перестала смотреть подруге в рот и бежать туда, куда она скажет. А еще желала она владеть Мишкой, но и у того была уже счастливая обладательница.
– Значит, не знаешь, откуда Мишка так сиганул? – Верочка испытующе смотрела на подругу, не выпуская из рук ладошки трехлетнего Костика.
– Да я почем знаю? – окрысилась Ксанка, которая никак не ожидала от доверчивой Верочки и намека на проницательность. – Ты вон у Динки спроси, куда и откуда он бегает.
– Так они же поссорились.
– Поссорились – помирятся, – с болью процедила Ксанка.
– Точно, – улыбнулась Верочка, – милые бранятся, только…
– Тьфу на тебя, – раздраженно махнула рукой Ксанка, – тетеха! И как только можно быть такой…
– Какой? – Верочка улыбалась.
У Ксанки в голове вертелось «доброй», но сказала она, фыркнув, совсем другое:
– Дурищей. Ей парень нравится, а она и пальцем о палец не ударила, чтобы его заполучить, да и еще и умиляется его счастью с соперницей. Ну, не дурища ли?
– А ты бы ударила?
Теперь Ксанка, как ни старалась притвориться безучастной, залилась краской и отвела глаза, вспомнив и смятые простыни, и жаркое дыхание Мишки, и его неумелые руки на своем теле, и требовательные мужские движения внутри себя, и его поспешное бегство. Но Верочка отвлеклась на поиски платочка для чихнувшего Костика и не обратила внимания на замешательство подруги. А та, справившись с эмоциями, только буркнула в ответ:
– Не знаю.
Ксанка, конечно, лукавила. Она-то прекрасно знала, на что способна. Если и существовало на свете то, что могло сбить ее с пути достижения цели, то это что-то не имело никакого отношения к внезапному пробуждению стыда и совести. Если и сожалела она о своем поступке, то только лишь потому, что не получила желаемого результата. Она рассчитывала на то, что Мишка, охваченный плотскими желаниями юности, если и не воспылает к ней нежными чувствами, то хотя бы привяжется из-за необходимости эти желания удовлетворять. Но его замешательство, торопливое бегство, нежелание и даже страх хотя бы взглянуть на нее говорили лишь об одном: не испытывал он ни восторга, ни упоения, а только лишь разочарование и собой, и Ксанкой, и тем, что они натворили.
