Вера слезла с кушетки, подошла к столу, вынула из ящика пухлый конверт:
– Как-нибудь не годится. Живите хорошо.
– Что вы? Я не могу!
– Можешь. Это не мои деньги.
– А чьи же? – В глазах мелькает понимание: – Это ее, да? Это она вам дала? Она? Чтобы вы меня в клинику упекли, да? Ой! – И девочка от души заливается тем радостным, совершенно беззаботным счастливым смехом, которым могут смеяться только дети.
Смех оборвался так же внезапно, как начался. Девочка несколько секунд очень внимательно и серьезно смотрела на Веру, потом сползла с кушетки, подошла к врачу, обняла за шею и тихо, еле сдерживая слезы благодарности, сказала:
– А вы и правда мать Тереза. – Потом оторвала свое лицо от Вериной шеи и спросила: – Почему, почему вы это для меня сделали?
– Почему, почему ты не сделала это для меня? – Ксанка неумытая, неухоженная и совершенно не похожая на себя: черные круги под глазами, размазанная по векам косметика трехдневной давности, болезненная, вмиг наступившая худоба.
– Ксаночка, ты зайди, пожалуйста. Я все сделала, я приходила, я тебе звонила и по телефону, и в дверь звонила. Ты просто не открывала, Ксаночка. Наверное, видеть никого не хотела, я понимаю. И на похоронах я тоже была, ты просто не замечала никого вокруг.
– Я не об этом. – Ксанка оторвалась от косяка и неожиданно стала похожа на себя прежнюю: резкую, волевую, решительную. Спросила, как выплюнула: – Почему ты не спасла моего ребенка?!
Вера оторопела, вымолвила только:
– Ксаночка, я… – и примолкла. Больше не могла выдавить ни слова. А как объяснять что-то тому, кто в объяснениях не нуждается, тому, кто уже повесил ярлык и подписал приговор. Вера мучилась, и ночей не спала, и спрашивала у врачей, и не у одного, могло ли что-то измениться, если бы она все же решилась: нарушила бы инструкцию и сделала бы Даше еще один укол. И все отвечали одно и то же, вердикт был окончательным и сомнению не подлежал: вы ничего не могли сделать. – …Я ничего не могла сделать.
– Да? – Ксанка оторвалась от косяка, пошаталась перед Верой, покачалась с носка на пятку, словно наступая на нее, придавливая своим горем. – А тебе никто не говорил, что детей надо спасать? – Повернулась и пошла, гордо вскинув голову, распрямив плечи, больше не шатаясь и не покачиваясь, словно боялась, что, если снова скрючится и сломается, подруга не поймет, насколько сильно она ее презирает.
– Ксан, подожди! – Верочка в отчаянии выскочила за дверь. Она все еще следовала своему неизменному желанию сгладить углы в любой, даже самой непоправимой ситуации. – Я представляю, что ты сейчас чувствуешь, но постарайся взглянуть на ситуацию по-другому: смерть Даши – ужасное горе, но, с другой стороны, оно может стать первым шагом к новому счастью. Вас теперь ничто вместе не держит, ты сможешь отпустить Мишу и…
– Господи! Ты когда-нибудь сможешь любить меня больше его?
– Ксаночка, дело не в этом. Просто человеку надо дать шанс на спасение. И сама ты тогда спасешься: встретишь человека, еще деток родишь.
– Спа-се-ни-е, – по слогам повторила Ксанка. – Его, значит, спасать хочешь, а ребенка моего не спасла.
– Ксана… – Верочка вдруг почувствовала себя ужасно усталой.
– Все! Не говори мне ничего больше. Детей надо спасать, запомни. И если у тебя не получилось, то у меня получится. Я спасу Дашу, слышишь?! Она будет жить!
Верочка отшатнулась. В голове мелькнула мысль о ненормальности подруги, тут же выстроилась схема: куда позвонить, к кому обратиться, чтобы Ксанку положили, подлечили, вытащили из ямы, в которую ее сталкивало помутившееся сознание. Но та неожиданно взяла себя в руки, взглянула Вере в глаза и сказала довольно спокойно:
– Не волнуйся, я не сумасшедшая.
– Конечно, не сумасшедшая, – с облегчением подхватила Верочка, – ты просто переживаешь и…
– Переживаю и буду переживать. Одна. Ясно? – И столько силы было в этих словах, столько воли, столько бесповоротной решимости, что Верочке не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть и тихо согласиться:
– Ясно.
Больше они никогда не общались. Верочка иногда видела из окна, как Ксанка идет по двору, с удовольствием замечала, что подруга вроде бы оправилась от удара: она выглядела ухоженной, симпатичной молодой женщиной, ни от чего не страдающей, ни о чем не жалеющей. Верочке хотелось открыть форточку и окликнуть эту женщину, но несгибаемая спина последней почему-то настаивала на том, что не стоит этого делать. Бывало, Вера встречала Ксанку на улице. В первые секунды ее неизменно охватывал порыв подойти, заговорить, пусть даже попросить прощения… но помириться. Однако Ксанка, встретившись взглядами, тут же отворачивалась и торопилась отойти подальше, а то и вовсе переходила на другую сторону дороги. Верочка принимала обиду подруги, хотя и не понимала ее причины, но все же мечтала исправить положение. Она строила планы будущей встречи, писала мысленно диалоги, пока однажды не увидела мебельный фургон, в который грузили старенькую мебель из Ксанкиной квартиры, и саму хозяйку, бегающую вокруг и отдающую команды:
