Самая, пожалуй, большая радость для Чуковского в это время – дети. И чужие, и собственные. Он читает не только лекции красноармейцам, но и «Крокодила» своей любимой аудитории; аудитория благодарно реагирует, но «тысячу порций мороженого» понимает как небывалые горы мороженой картошки, тогдашнего петроградского лакомства.
Дневники вновь заполняются заметками о дочери и сыновьях: Коля подает литературные надежды, он несомненный поэт, у Лиды замечательно благородная душа, Боба пишет поразительные по чувству слова былины. К. И. берет детей с собой к Луначарскому, на заседания «Всемирной литературы», на лекции, как раньше ходил с ними по редакциям (отсюда Бобина смешная трактовка строчки «Уж я Киев-град во полон возьму» – «в „Аполлон“ возьму»).
"Чествование Горького в Всемирной Литературе. Я взял Бобу, Лиду, Колю и айда! По дороге я рассказывал им о Горьком". «Вчера повестка от Луначарского – придти в три часа в Комиссариат Просвещения на совещание: взял Кольку и Лидку – айда!» Так незаметно детям ставится высокая планка – литературная, этическая, поведенческая. Дети привыкают к хорошим стихам, хорошим манерам, содержательным разговорам и осмысленному времяпрепровождению – не потому, что их этому специально учат, а потому, что такова атмосфера, окружающая их. На фотографии с чествования Горького младшие Чуковские сидят на переднем плане: милый черноголовый Боба, нескладный Коля, Лида с бантиком.
Удивителен сам семейный уклад Чуковских, в нем почти не чувствуется обычного для большинства семей разделения на взрослую и детскую жизнь. Дети не замкнуты в своем изолированном мире прогулок, игрушек и школьных друзей, а сызмальства учатся понимать заботы взрослых. Вечно занятый отец не отталкивает их, а, напротив, включает в свой круг занятий, дает им возможность видеть, наблюдать, размышлять; кое-что из усвоенного даже не осознается толком и не проговаривается вслух, так незаметно формируются убеждения, эстетическая и этическая позиция.
Наконец, отец был частым гостем в школе, где учились дети, – Тенишевском училище, которое славилось и качеством преподавания, и демократическими порядками. Чуковский принимал участие в подготовке школьных спектаклей, выступал в школе, приглашал выступать других литераторов. Дети, в свою очередь, включались в его заботы – в дневнике К. И. есть запись о том, как они вместе с отцом готовили афиши для вечера памяти Леонида Андреева.
Дети почти равноправны: к их мнению прислушиваются, со временем они даже становятся советчиками: «По дороге я рассказывал Коле план своей работы о Некрасове. Он, слава Богу, одобрил».
Прогулки, семейные игры, чтение. Сыновья взахлеб читают об экзотических островах. Лида занимается английским и музыкой. Как будто это происходит не в призрачном Петрограде 1919 года, а в уютной довоенной Куоккале. В свой день рождения Чуковский записывал: «Теперь сижу и волнуюсь: что подарят мне дети». Дети подарили часы. Другие драгоценные подарки на 37-летие – бумага, карандаши, перья, баночка патоки.
Люди искусства и дети особенно потянулись друг к другу в эти троглодитские времена. Не уходили на дно зверского быта только те, кого держало на плаву нечто нематериальное: религия, идеология, культура. Дети и художники были похожи друг на друга тем, что единственные во всей стране еще были способны отвлечься от политики, экономики, быта, подняться над ними, забыть о них, играть и даже смеяться.
Музыканты, художники, артисты особенно много возились с детьми, когда другие взрослые были заняты мрачными и важными делами. Открывались студии, детей учили танцевать, рисовать, писать стихи – просто видеть, думать, чувствовать. Дети остались их единственной надеждой на то, что культура не погибла, историческая традиция не прервалась.
