Поражает то, что в апогее забастовки, 23 марта 1905 года, Генрик Гольдшмит, «прослушав пятилетний курс медицинских наук и сдав обязательный экзамен, получил диплом врача»{104}. Видимо, тем, кто заканчивал учебу, разрешили выполнить последние формальности, чтобы не ломать им жизнь и карьеру.
Здесь на сцену снова выходит доктор Юлиан Крамштик. Очевидно, он чувствовал, что может положиться на Генрика, хоть тот и был на поколение моложе его. Будучи ординатором детской больницы имени Берсонов и Бауманов, он устроил Генрика на должность участкового врача.
Больница насчитывала около тридцати мест и принимала всех детей «независимо от исповедания». Она содержалась на деньги из фонда Берсонов и Бауманов и была единственной в городе больницей, лечившей бесплатно, хотя не получала пособий ни от городских властей, ни от общины. Ее отделения: внутренних болезней, инфекционное, хирургическое (с операционной). Амбулатория при больнице была оборудована специальными кабинетами: дерматологическим, ларингологическим, стоматологическим, терапевтическим. В состав постоянного медицинского персонала входили: главный врач, ординаторы и участковый врач, которому больница предоставляла служебную квартиру в небольшом больничном флигеле. Он же, в свою очередь, обязывался быть постоянно в распоряжении больных.
Доктор Гольдшмит заботился не только о маленьких пациентах, но также о запасах лекарств в больничной аптеке, контролировал кухню, следил за дезинфекцией, чистотой и порядком, давал консультации в амбулатории. Вел наблюдение за больными, писал отчеты, обрабатывал данные, дежурил в больничной библиотеке, приводил в порядок библиотечный каталог, выдавал детям книги, читал им вслух, рассказывал сказки.
Настоящая жизнь происходила здесь, на Слиской, но где-то на заднем плане шла война. Очередные партии польских рекрутов прибывали в Варшаву, оттуда ехали в Москву, а из Москвы – дальше. Пресса с восторгом, который всегда возникает у журналиста при виде чужой трагедии, описывала душераздирающие сцены прощаний на вокзале:
Раздался третий звонок… люди садятся в вагоны… В вагонах IV класса – давка, в каждом по восемьдесят солдат запаса… К дверям вагонов жмутся усатые Бартки и Матьки… каждому хочется еще раз попрощаться с родными. Посмотрите на этого мужика, нашего типичного сельского жителя. Баба заходится в плаче, он по очереди прижимает детей к груди и крестит воздух над их льняными головками… Изо всех сил сдерживается, чтобы не разрыдаться… Страшный свист паровоза – и поезд отправляется… Все снимают шапки, наступила торжественная минута… «прощайте», «возвращайтесь здоровенькие» – раздается со всех сторон. – Поезд тронулся, а рядом с одним из вагонов бежит женщина с ребенком на руках и кричит: «Ты не забудь, Михал, скажи начальнику, что у тебя шестеро детей…»{105}
Эту картину нарисовал «Гонец Лудзки» в декабре 1904 года. Декабрьская мобилизация, шестая по счету, затронула тех, кому полагалось безоговорочное освобождение от армии: уезжали единственные кормильцы, оставляя семьи на произвол судьбы. Корчак с сарказмом спрашивал в «Глосе»: «И как же Михал может забыть о шестерых детях?» И успокаивал сентиментального журналиста:
Михалы помнят о женах и детях, переписывают на них имущество, делят его между ними, а Срули и Шмули дают женам развод на случай гибели. Нотариусы в осаде, трудятся ночами, переписывают, разводят и делят. Мачки и Срули помнят также о спасении души. Есть за ними грехи, правда ведь: украденная горсть сена или хворост из панского леса; недовешенный фунт соли, недомеренный локоть перкаля. А нынче смерть в глаза глянула{106}.
В декабре 1905 года он писал о безработице, которая в результате войны разом охватила все Царство, и о том, что по стране распространяются забастовки рабочих, которые раздражают фабрикантов своими капризами, требуя немного увеличить зарплату, немного сократить рабочий день, предоставить им медицинскую помощь и средства на похороны. В марте – о том, что город Пётркув на вывоз дохлых собак выделяет из бюджета больше денег, чем на лечение людей. В апреле, когда из-за голода, царившего в больницах, врачи просили общественность о милосердии, – замечал, что слишком много говорится о любви к ближнему и слишком мало об обязанностях государства перед гражданами. В мае вернулся к своей любимой тематике – ситуации в школе – и сформулировал насущную проблему: «Сегодня ни для кого не секрет, что современная школа – целиком и полностью националистично-капиталистическое учреждение, что первой и важнейшей ее обязанностью является воспитание клерикальных деятелей и патриотов-шовинистов»
