— Ты думаешь, что Муссолини не слышит возгласов одобрения? — начинает Птицоида, но его обрывает звонок.
По дороге в мастерскую прошу Таню рассказать о лекции.
— Противно, Петя. Если уж тебе так хочется знать, пусть кто-нибудь из ребят расскажет.
По дороге домой Изъян рассказывает:
— Любовь выдумала буржуазия...
— А до буржуазии любви не было?
— Не придирайся. Я говорю то, что говорил лектор. Есть всего лишь физиологическая потребность, такая же, как в еде, питье и в естественных отправлениях, и эту потребность надо удовлетворять. Ее испытывают в равной мере и мужчины, и женщины, поэтому найти партнера не составляет труда. Я и раньше слышал об этой теории — она называется теорией стакана воды. А потом он давал практические советы как эту потребность удовлетворять без неприятных последствий, и отвечал на вопросы.
— Не может этого быть!
— Что не может быть?
— Чтобы все сводилось к удовлетворению физиологической потребности. Это неправда.
— Мне тоже так кажется. Но зачем же тогда читают эти лекции?
— Изъян, ты слышал о том, что несколько лет назад по городу ходили голые мужчина и женщина, и милиция их не трогала?
— Слышал. Ты хочешь сказать, что и голые, и эти лекции — явления одного порядка?
— Совершенно верно.
— А ты читал, что при коммунизме семьи не будет?
— Читал. Но это другой вопрос. Это не значит, что при коммунизме и любви не будет.
— Петя, а ты веришь, что при коммунизме семьи не будет?
— Не знаю... Не хочется верить. Но ведь утверждают, что об этом писали Маркс и Энгельс. Но все равно — не нужен мне такой коммунизм! Одно утешение — когда это еще будет!
— Да? А ты читал о домах-коммунах?
— Нет. А что это за дома?
— Это такие дома, в которых будут жить при коммунизме, когда семьи не будет. В них спальные комнаты, общие комнаты и комнаты для свиданий. И такие дома уже проектируются и даже строятся.
— Не может быть!
— А я читал об этом в газетах.
— А может быть и эти дома того же порядка, что и голые на улицах и вчерашняя лекция! Может быть, кто-то старается протащить свою идею?
— Да? А как быть с Марксом и Энгельсом? Может быть, мы с тобой очень отсталые люди и в нас много пережитков?
— Изъян, а о дружбе лектор что-нибудь говорил?
— Говорил. В основном, что дружба должна носить классовый характер, это в ней — главное.
Из всех наших соучеников больше всех мы не любили Михаила Полоскова, одного из наших комсомольцев. Вряд ли тогда мы смогли бы сформулировать причину нашей общей к нему антипатии. Противный, и все! Теперь мне ясно, чем он нас отталкивал. Себе на уме, своего не упустит, для достижения целей будет переть как танк, ни с кем и ни с чем не считаясь. Ну, и, конечно, — никакой внутренней культуры и элементарной порядочности. Но он — сам по себе, мы — сами по себе, и наши интересы нигде не пересекаются. И вдруг Полосков стал назойливо и грубо приставать к Тане. Мы всполошились, посоветовались, подстерегли его и окружили.
— Если ты, гад, — сказал ему Пекса, — хоть один раз подойдешь к Тане, хоть в профшколе, хоть за ее пределами, то — вот! — Пекса поднес ему под нос кулак. — И я не один! Пропадай моя телега, все четыре колеса.
— Церемониться с тобой не будем, — сказал Токочка. — Пошли, ребята! Через несколько дней Таня говорит мне:
— Знаешь, Полосков оставил меня в покое, даже не подходит. Вы говорили с ним, да? Мы не обсудили вопрос — говорить Тане или нет, и я колебался.
— Ну, скажи. Ты же знаешь.
— Ну, поговорили немного. Во главе с Пексой. Без мордобоя. А что?
— Да ничего, спасибо. Расскажи, как это было.
