В ту пору в Харькове был Український народний театр. Теперь название народный означает самодеятельный, тогда же этот театр был профессиональным, и в нем играли известные артисты Литвиненко-Вольгемут и Паторжинский, которых я хорошо запомнил. В репертуаре — украинская классика. Папа возил меня в этот театр. Там я впервые увидел и услышал «Запорожець за Дунаєм», «Наталку Полтавку», «Сватання на Гончарiвцi», «Вiй», «Вечорницi», и каждое посещение театра доставляло мне огромное удовольствие. Возвращаемся домой, все спят, а у нас разыгрался аппетит. Поискали в буфете, нашли сало и зеленый горошек и поели с горчицей и уксусом. Наверное, потому и запомнил, что горчицу и уксус попробовал впервые.
С Сережей с удовольствием ходил в цирк. Кроме Сережи никто цирк не любил. Однажды мы были на представлении фокусника Кефалло. Задолго до его гастролей я читал в городе афиши примерно такого содержания: «Год аншлагов в Нью-Йорке, 100 аншлагов в Лондоне, Париже, Берлине. Едет!» Его фокусы ошеломили не только меня, но и Сережу. Потом я услышал, что Кефалло показывает новые фокусы, и мне хотелось пойти еще раз, но дома говорили: «Посмотрел, и хватит». А мне так хотелось, так хотелось! И вот мы со школьным товарищем крутимся у входа в цирк. Уже заходят люди. Подъезжает подвода, на ней — ящики с бутылками. Какой-то человек взял ящик, отнес, вернулся, снова взял ящик, понес... Тут мы вдвоем взяли ящик, благополучно прошли, отнесли в буфет, помчались в гардероб, разделись и остались. Все представление мы стояли у входа на арену, противоположного тому, откуда выходят артисты. Там стояли не только мы, и никто у нас билеты не спросил. Фокусы были, действительно, другие и тоже ошеломляющие. Домой вернулся поздно. Никто не спал.
— Где ты был?
— В цирке.
— Как же ты туда попал? Рассказал. Лиза хлопнула руками по бокам.
— Ну и проныра! Все смеялись.
Мой руки, поешь и ложись спать. Какое-то время походил в пронырах. В воскресенье днем вся наша группа шла в театр «Березiль» на «Шпану». А я, к своему огорчению, с Лизой и Сережей еду на ваньке (ударение на последнем слоге) в оперу «Евгений Онегин» с Собиновым в роли Ленского. Сережа говорит:
— Собинов — один из самых знаменитых артистов. Как Шаляпин, только тенор. Тебе его надо увидеть и услышать пока он жив. Когда-нибудь в старости будешь рассказывать, что слышал Собинова. А на всякую «Шпану» еще успеешь насмотреться.
Перед сценой дуэли, к огорчению Сережи и Лизы, объявили, что Собинов нездоров и роль Ленского исполнит артист Середа. Никакой разницы между Собиновым и Середой я не ощутил, но об этом помалкивал, чтобы не расстраивать Сережу и Лизу.
Ожидался приезд Неждановой. Уже висели афиши, и Сережа раздобыл билеты на ее концерт. Но потом пошли разговоры, из которых я понял, что аккомпанировать Неждановой, как всегда, должен был Голованов, ее муж и главный дирижер Большого театра, но харьковские газеты протестовали против его приезда, называя Голованова реакционером и черносотенцем. Концерт не состоялся.
Родственник Веры Кунцевич по покойному мужу заведовал нефтескладом на станции Богодухов, и Вера два раза подряд, летом 25-го и 26-го года, снимала вблизи этой станции дачу и забирала туда своих детей и меня. Первое лето мы жили в маленьком поселочке среди лиственного леса, к нам на несколько дней приезжала Галя, и я гордился тем, что она заняла первое место в соревновании Вериной компании по спортивной ходьбе и лучше всех играла в крокет. Второе лето жили в лесничестве среди казавшегося бескрайним бора.
Собирали землянику, ежевику, а больше всего — грибы, шампиньоны и белые — в лиственном лесу, маслята — в бору, и жареные грибы с удовольствием ели чуть ли не каждый день. Купались в пруду возле нефтесклада, и на второе лето я поплыл, правда, — с опущенной в воду головой. Начитавшись дома Фенимора Купера, я сколотил отряд индейцев из маленьких Кунцевичей и соседских мальчишек побольше. В куриных перьях на голове и с черепахами, нарисованными йодом на груди, мы гоняли по лесам и распевали воинственные песни моего сочинения:
