Сказал и смутился. А мы хохотали.
— Если, Мотя, ты хочешь подражать Толстому, — говорю я, — то сначала отпусти бороду.
— И подожди, пока она поседеет, — добавляет Моня.
— Зачем ждать? — говорит Люся. — Можно покрасить.
— А я, — говорит Дюся, — сдуру взяла туфли на высоких каблуках. Их хватило на несколько дней.
Мотя появился на стройке босым. Нас все знали, и на Мотю приходили смотреть, а заодно давали советы, где приобрести обувь: в ларьках на базаре, на толкучке — она по выходным за базаром, в районе пединститута. Так мы и обулись — кто во что горазд. Я щеголял в тряпичных туфлях на нестираемой подошве. Поразил Жора, явившись в шикарных коричневых полуботинках.
— Прислали из дому? — поинтересовался Моня.
— В мастерской пошили. Из дому прислали деньги. Зайдешь за чертежом — они разложены на столах, на стульях, на подоконниках, на полу.
Долго ищем нужный чертеж. Люся жалуется:
— Вам хорошо — работаете через день, а я тут каждый день кручусь и не уверена, что до конца практики наведу порядок. Одной трудно — и перебирай чертежи, и отмечай их, и ищи потребовавшиеся и отмечай — кто что взял и кто что вернул. Вы бы помогли.
— Хорошо, я буду тебе помогать в свободные дни.
— Так это через день, а работы — непочатый край. Поговори с ребятами, а?
Мотя согласился сразу, и стал уговаривать Женю:
— Джентльмены мы или нет? Давай так: раз — я, раз — ты, все-таки каждый четвертый день — свободный. Это же, наверное, ненадолго.
— Ладно. Выходит так: день на работе, день с Люсей в архиве. Вдвоем. — Женя мне подмигивает. — Тоже неплохо.
Моих напарников по работе я не трогаю: скоро уезжает Дюся, а Жорке лишь бы днем отоспаться. Мог бы Моня помочь в архиве — для этого ему надо поменяться днями работы с кем-нибудь из моих напарников. Обращаюсь к нему — он молчит.
— Ты что — не слышишь?
— Не слышу.
— А если серьезно?
— И серьезно не слышу.
Несколько раз замечал, какие взгляды бросал Моня на Люсю, когда она этого не могла видеть, и Моню я тоже больше не трогаю. Работа в архиве через день меня не огорчает. Люся мне нравится. Правда, что-то в ней настораживает, а что — не знаю. Люся, хотя и держится всегда около меня, но я чувствую, что и она относится ко мне, как теперь говорят, неоднозначно, — что-то и ей во мне не нравится. Но мы охотно бываем вместе. Живет она от нас очень далеко — надо пройти всю Кабардинскую, дальше улицы, где живут таты. Когда я провожал ее первый раз, она в самом конце Кабардинской остановилась.
— Дальше провожать не надо, я дойду сама.
При знакомстве с нами как-то ловко ушла от вопросов — как она попала в Нальчик, где и у кого живет. Ну, не хочет говорить, и не надо.
Кто-то из нас встретил возле турбазы наших однокурсников Лизу Гольдберг и Сережу Лисиченко — они ехали в альпинистский лагерь. Кто-то из нас обнаружил экскурсбюро, и мы заказали там на ближайший выходной поездку к Чегемскому водопаду.
Накануне выходного перед концом работы я отнес Люсе чертеж.
— А где Женя? Разве он не работает?
— Работает. Он пошел забрать чертежи у Жоры.
— А как с ним работается?
— Ну, и баламут! Ни минуты не помолчит и болтает всякие глупости.
— А работа стоит?
— Нет, у него это как-то совмещается. С ним не соскучишься.
Не знаю, как случилось, — когда Люся брала у меня чертеж, мы с ней поцеловались, поцеловались крепко и не раз.
— Отчего ты закрыл глаза? — спросила Люся.
— А я еще и замурлыкаю.
— Ну, иди, иди! — сказала она, отталкивая меня ладонями. — А то сейчас Женька явится.
Когда вечером я ее провожал, она как-то так держалась, искоса на меня поглядывая, что было понятно: не может быть и речи не только о поцелуях, но и о том, чтобы взять ее под руку. Что, это и есть кокетство?
Маленький автобус с опущенным верхом, в нем наша компания — восемь человек, шофер и экскурсовод — молодой, интересный и здорово разбитной, как ему и полагалось быть. Он не умолкал почти всю дорогу. Выехали в степь, повернули по асфальтовой дороге параллельно горам, потом устремились к ним и по ущелью, в котором бурлит и пенится речка Чегем, въехали вглубь гор. В коротком и узком отроге ущелья, лишенном солнца, с огромной высоты падала речка, описывая дугу и оставляя свободное пространство между этой дугой и стеной, с которой она свергалась. Грохот такой, что надо подойти вплотную и кричать, чтобы быть услышанным. Брызги поднимались как дым и в темно-сером сумраке смотрелись светло-серым пятном с расплывшимися гранями. Мы разделись до трусов и купальных костюмов, побегали между стеной и водопадом сквозь сплошные брызги, а потом стояли там и мокли. Кроме нас здесь никого не было.
