— Как я хотел заниматься историей! — сказал Моня со вздохом. — Именно историей народов, а не государств. И этнографией, конечно, тут без нее не обойтись.
— Почему же ты не пошел в университет?
— А ты слушал курс истории партии? И экзамены сдавал? Ну, так как по-твоему — стоит ли у нас сейчас заниматься историей?
— Историей партии не стоит.
— А история партии оторвана от истории народа, да?
— Ну, значит, не стоит заниматься самой поздней, с того времени, когда возникла эта партия.
— А тебе известно такое определение: история — это политика, опрокинутая в прошлое?
— Я его хорошо запомнил еще в семилетке. Это — из предисловия Ленина к нашему учебнику Покровского. По истории России. Я еще тогда задумывался над этим определением — оно меня чем-то смущало.
— Но теперь ты можешь понять, что если придерживаться этого определения, то историю любой страны, любого времени, любого народа, любой партии, чего угодно, надо излагать так, как это выгодно кому-то из сегодняшних политиков, и только так, а иначе... сам понимаешь, что будет с тем, кто только попробует изложить как-то иначе. Так стоит ли заниматься историей? Я и пошел на архитектурный, благо — немножко рисую. А, вообще, конечно, предпочел бы историю. А ты, по-моему, тоже немножко неравнодушен к истории.
— Неравнодушен. И не немножко. Но предпочитаю архитектуру, особенно — градостроение. Мы пришли. Вот эта улица, где живут таты.
На улице, где живут таты, народу заметно меньше, чем тогда, когда мы здесь были. Наверное, потому, что еще не вечерело. Мы прошли улицу насквозь и повернули обратно. Играли и бегали дети, изредка шли молодые и среди них на загляденье стройные девушки, сидели и ходили пожилые, одиноко сидели две старухи с таким же жалким товаром, как и в прошлый раз.
— Не с кем говорить, — огорчился Моня. — Старики нужны. Они и древнееврейский должны знать — иудейское богослужение только на древнееврейском.
— А ты знаешь?
— Конечно. Я же рос в Палестине, а там наш восточно-европейский жаргон не в ходу. Вы стариков видели?
— Видели.
— А где они сидели, не помнишь?
— Ну, ты от меня слишком много хочешь.
— Знаешь что? Раз мы уж сюда пришли, давай тут погуляем пока не выйдет кто-нибудь из стариков.
Мы долго ходили, пока кто-то из одиноко сидевших на скамье встал, пошел нам навстречу и, не доходя до нас, спросил:
— Кого вы ищете?
Не молод, но возраст его определить не берусь, рыжеватый и веснушчатый, по-русски говорит правильно, с малозаметным, непонятно каким акцентом.
— Никого не ищем, — ответил Моня.
Мы не останавливаемся. Рыжеватый преграждает нам дорогу, мы пытаемся его обойти, но он снова и снова становится перед нами, и мы останавливаемся.
— Кто вы такие и что вам здесь нужно? — громко и сердито спрашивает он.
— Мы студенты, в Нальчике на практике, в свободное время гуляем, знакомимся с городом, — говорит Моня.
Вижу: подходят люди и молча стоят поодаль.
— Вы все время гуляете по этой улице. Что вам здесь нужно?
— А что, — спрашиваю я, — здесь запретная зона?
— Какая зона? При чем тут зона! Товарищи! — обращается он к наблюдающим эту сцену. — Вы видите — это подозрительные люди. Их надо задержать.
Наблюдающие, — их собралось уже изрядно, — стали отходить подальше.
— Покажите ваши документы, — говорит рыжеватый.
— Ну, вот что, — спокойно говорит Моня. — Хватит шуметь. Пошли в милицию. Там мы предъявим свои документы, а вы свои, а заодно и свое право на проверку документов.
Я подхожу вплотную к рыжеватому, смотрю ему в глаза, — они карие, — и тихо говорю:
— А вы еще кое-где ответите за то, что вмешиваетесь не в свое дело.
Тут я увидел странное явление: у него темные веснушки.
— Я ни во что не вмешиваюсь. Откуда вы взяли? Я только поинтересовался кто вы такие. А что, нельзя? Ну, хорошо, идите себе, идите или гуляйте — это уже ваше дело. Я ни во что не вмешиваюсь.
— Пошли, — говорит Моня, и мы направились к Кабардинской и пока не дошли до нее, молчали.
Этнографическая экспедиция — усмехнулся я про себя. Моня расстроен. Мне, конечно, тоже неприятен такой финал мониного предприятия, но к этому примешивалось и другое чувство: я доволен тем, как удачно отшил этого рыжего. А как у него темнели веснушки... Да не темнели они! Это он побледнел, и веснушки резче обозначились...
