Я избегал пьянок и поэтому побаивался к ним идти. Но пьянок у них не устраивали, выпивали, но немного — для разговору, как они говорили, меня пить не принуждали — я за компанию выпивал не более двух рюмок. Эти люди были, по моим тогдашним представлениям, пожилыми: двоим — за сорок, третьему — под сорок. Они жили в своих домиках, по тому времени не бедно или не очень бедно. У каждого — огород, несколько фруктовых деревьев, куры, погреб, из сарая слышно хрюканье, маленькая мастерская, у кого — в доме, у кого — в сарае, с верстаком, тисками, слесарным и плотницким инструментом. Семьи большие: мать слесаря или жены, а у одного и отец, двое-трое детей. И, конечно, бесконечная работа, по дому и по хозяйству.
Говорили они не по-украински и не по-русски, а на широко распространенной смеси этих языков — говiрцi, но изредка, хотя и с некоторым напряжением, — на почти правильном украинском или почти правильном русском. На работе, — к слову пришлось, — я спросил об этом.
— Так нам легше. Та хiба вона вже така неприятна?
Бывать у них приятно и интересно. Взрослые охотно говорят на отвлеченные темы, детвора рада моему приходу. А их разговоры, особенно — застольные, открывали мне такие стороны жизни, и хорошие, и страшные, о которых я иногда даже не догадывался, и удивляли интересными суждениями.
— Не пропадешь, пока у людей есть совесть. А переведутся люди с совестью — то и будет конец света.
Никакой натянутости или скованности. Но бывал у них не часто — не хотелось злоупотреблять гостеприимством.
В лабораторию зашел мастер обмоточной мастерской:
— Аня, пойди погуляй. У меня разговор к Григорьичу.
— А у меня срочное оформление документов.
— Ничего, подождут.
— Никуда я не пойду. Какие секреты на работе?
— Григорьич, ты ей начальник или как? Скажи свое слово.
— Так ведь за моторами приехали, ждут. Если что-то очень срочное, давайте выйдем.
— Петр Григорьевич, не уходите, — говорит Аня. — Вам скоро подписывать.
— А я вернусь к тому времени.
В безлюдном уголке двора он пытается вручить мне пачку денег и объясняет: это моя премия за рацпредложение — бабоньки собрали. Я отказался наотрез, он уговаривает: они знают, что это я придумал усовершенствование...
— Откуда знают?
— А это не секрет. Знают, что за такое положена премия и почему ты ее не получаешь. А совесть-то у них есть, вот и скинулись. Это ж не побор какой, не хабар, — это от души, это... это...
— Магарыч.
— Верно! Именно — магарыч. Что тут плохого? Возьми, Григорьич, не обижай людей своей гордостью.
Ясно: отказ не поймет. Что же делать? Ага!
— При чем тут гордость? Рассудите спокойно. Бабоньки есть бабоньки, кто-нибудь обязательно проговорится. А потом что? Сначала — слухи, потом — расследование. Вы думаете — ваша хата с краю? А кто деньги собирал?
— Да не собирал я, только взялся передать.
— Но все равно — участник этого дела. Каслинский знает?
— Что ты! Не знает. Ты уж, Григорьич, ему не говори. Что ж теперь делать? Неужто вернуть?
— Что хотите, то и делайте, только я денег не возьму — не хочу рисковать. Ведь и бабоньки погорят — расценки им тогда срежут. Вот и объясните им, чтобы молчали.
Подписывал документы, приготовленные Аней.
— Ну, что — не взяли?
— Что не взял?
— Да деньги. Вы думаете — я не знаю? Ну, конечно: у Ани подруга — обмотчица.
— Не взял. А вы сомневались?
— Так и знала, что не возьмете. И правильно!
В теплую погоду, когда шел с работы, часто видел сидящего на крыльце сторожа, старого-престарого, низенького, коренастого, напоминавшего по сходству с иллюстрацией деда из гоголевского «Заколдованного места». Рядом с ним аккуратно разложены торбочка с вырисовывающимся в ней контуром кастрюльки, книжка и на ней — очки, кисет и на нем трубочка-носогрейка и еще цiпок-палка, с которой он ходит. Ниже, на ступеньке лежала довольно большая собака неопределенной породы. Когда кто-либо проходил мимо, собака поднимала голову, смотрела на проходящего, потом, повернув голову, — на старика, но старик никак не реагировал на ее вопросительный взгляд, и она снова клала голову на вытянутые лапы. Когда же проходило много людей, собака вставала и вертела головой, глядя то на проходящих, то на старика. Проходящие улыбались и здоровались, перекидывались со стариком двумя-тремя фразами, иногда и останавливались.
