В кинотеатре попал на премьеру — комедию «Цирк», в которой впервые прозвучала песня «Широка страна моя родная». И фильм и песня — тогдашние шедевры социалистического реализма. И хотя слова «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» воспринимались как наглое издевательство над нами, а может быть именно поэтому, у меня не было никаких сомнений: эта песня отвечает требованиям, ныне предъявляемым к искусству, ее будут настойчиво навязывать, она станет обязательной для хоровых коллективов и, возможно, даже вторым, неофициальным, гимном.
Не знаю такого периода, когда бы не жаловались на хулиганство. Да ведь и меня в Харькове отвели в милицию! Правда, то, в чем меня обвинили, правильнее было бы квалифицировать как самосуд. Но как бы там ни было, плохо пришлось бы мне в Донбассе, если бы я не владел приемами джиу-джитсу. Когда нападали один-двое, я справлялся, когда же нападали компаниями, крепко доставалось и мне. Так случилось днем на окраине Сталино, когда я возвращался домой, так было вечером в центре Макеевки, возле кинотеатра, и тогда нас, дравшихся, забрала милиция, прихватив, к счастью для меня, и свидетелей. В милиции разобрались, меня, как потерпевшего, отпустили, предупредив, что вызовут в суд, но так и не вызвали.
Возвращаемся из шахты. В коридоре, разговаривая и улыбаясь, стоят Каслинский и мастер, из открытой двери обмоточной доносятся голоса и смех.
— Был нормировщик, — покручивая ус, говорит мне мастер, и в его прищуренных глазах — веселые искорки. — Только что ушел. Ничего не заметил, ни черта не понял, даже не стал делать хронометраж. Значит, расценки не тронет.
— А заработок больше?
— А чего бы это он приходил! Почему это заработки увеличились? Мы ему: поднаторели бабоньки, приспособились, набрались опыта, вот и увеличилась... это самое... производительность. Похлопал ушами и пошел. Доложит начальству. Считай — пронесло. Твоя заслуга, Григорьич.
— Ведь что произошло? — говорит Каслинский. — Увеличилась выработка, естественно, и заработок. При той же себестоимости. За счет чего? Да всего лишь — за счет увеличения интенсивности. Я их спрашивал: «Больше стали уставать?» «Ничего, зато больше зарабатываем». Значит, нет оснований пересматривать расценки. А у нас как? Чуть увеличится заработок — так и норовят срезать.
Позднее в своей конторке Каслинский сказал мне:
— Деликатный разговор, Петр Григорьевич. Мы теперь стали больше ремонтировать моторов, и вы имеете право на премию за рацпредложение — не Бог весть какие деньги, а на улице не валяются. Но подать заявку на такую премию — это показать, чем вызвано повышение производительности труда, — ваша вертушка ускоряет обмотку, — и тогда не сможем отбиться от пересмотра расценок. Вот в чем вопрос.
Я усомнился в своем праве на премию: я всего лишь рассказал Каслинскому как были организованы рабочие места на ХЭМЗе и, рассказывая, нарисовал эскиз, а никакого участия в оборудовании рабочих мест не принимал, но не стал об этом говорить — он мог бы подумать, что я ломаюсь. Как бы там ни было, имею я право на премию или нет, я не мог допустить, чтобы из-за нее обмотчицы потеряли в заработке, и сказал:
— Да не претендую я ни на какую премию! И, пожалуйста, не будем об этом говорить.
— Я так и думал. Хотя по отношению к вам это несправедливо. Да что поделаешь? Ну, спасибо.
Не обзавелся я здесь такими друзьями, как в Харькове, но и не испытывал такого одиночества, как в Челябинске. На заводе бывали, конечно, и недоразумения, и споры, и даже неприятности — атрибуты работы в любом коллективе, но они не колебали взаимно доброжелательных и уважительных отношений с Каслинским, Аней, мастерами и рабочими, а со слесарями, с которыми выезжал на шахты, установились очень теплые отношения, даже без намека на эти, казалось бы, неизбежные атрибуты, и понемногу распространились и за пределы работы.
— Григорьич, что ты в выходной будешь делать?
— Если погода будет хорошая, пойду в Сталино.
— А что ты там не видел?
— А что я в Макеевке не видел?
— А ты приходи к нам. Гуменюки и Колещенки будут. Приходи, хоть домашней еды поешь, а то все столовая да столовая. Да ты не стесняйся. Мы уж так порешили — в выходной собраться и тебя позвать.
