— Послушай, Тома! Ты человек надежный или как? — спросил он полусонного, полуодетого дворника, который стоял в почтительной позе, но мало чего понимал.
— Воистину так, боярин!
— А если так, то возьми Боеру, найди извозчика и отвези его куда-нибудь, чем дальше, тем лучше. Увези за город, найди какой-нибудь пустырь и выпусти его. Не захочет уходить, бей ногами! А сам на извозчика и гони во всю мочь до дому! Договорились?!
Тома, с трудом сообразив, чего от него хотят, перепугался. Он сам растил пса и был к нему привязан. Он начал бормотать что-то, защищая собаку.
— Будто он знал чего, будто он хотел этого?
Урматеку было приятно, что Тома на стороне пса.
— Молодец! У тебя добрая душа! — воскликнул он и хлопнул дворника по плечу. — Ну, а теперь бери собаку и поезжай!
Выдав Томе деньги на извозчика, Урматеку поддал ногой под зад собаке и вздохнул:
— Будь ты неладна, псина злосчастная! — и вдруг закричал, испугав дворника: — Забирай ее и вон отсюда!
Собака съежилась и поджала хвост, не понимая, за что же бьет хозяин. Тома позвал ее, и она послушно пошла за ним. Напрягая слух, Урматеку прислушивался до тех пор, пока не лязгнула железная калитка. Он скрипнул зубами и долго еще вслушивался в тишину и, вслушиваясь, незаметно заснул, сидя в кресле.
На другой день из больницы известили, что Дородан умер. Урматеку, подумав немного, решил, что это к лучшему. Он решил также послать кого-нибудь к старому барону, чтобы сообщить на словах о случившемся и сказать, что когда он явится сам, то все объяснит. Но в этом не было никакой необходимости, потому что племянница Дородана, простоявшая целую ночь у дверей больницы, как только узнала о смерти дядюшки, тут же бросилась в дом к барону с плачем и причитаниями. Простоволосая, нечесаная, сидела она на кухне, плакала и проклинала Урматеку, а вокруг стояли слуги. Она действительно любила старика, единственную свою опору в жизни. И теперь она оплакивала и его и себя, не забывая при этом всячески поносить управляющего. Из дома Барбу злые языки донесли эту весть со всяческими прибавлениями и предположениями до дома домницы Наталии. И в том и в другом доме поднялся шум и переполох.
Когда около полудня Янку, как обычно, явился повидаться с хозяином, двери перед ним открывались неохотно, почтительности в приветствиях было меньше, потому как каждый лакей и горничная и без всякой подсказки видели совершенное Урматеку злодеяние настолько ясно, что и барон его не мог простить, И все по характеру своему и разумению припоминали страшные кары, постигавшие слуг.
Янку уже с порога все это почувствовал, и так ему захотелось обругать всех разом и надавать пощечин, но он сдержался, готовясь к встрече с бароном. Уверенным шагом подошел он к комнате, где его обычно принимали. Из-за тяжелой бархатной занавеси, загораживающей проем за дверью, слышалось монотонное бормотанье, словно кто-то читал вслух или учил наизусть стихи. Когда Урматеку отодвинул занавес, барон замолчал и прикрыл ладонью наполовину исписанный лист бумаги. Его глаза, по-прежнему добрые и ясные, искали что-то на столе, перебегая с предмета на предмет. Слабым, прерывистым голосом он ответил на приветствие управляющего. И Урматеку тут же приступил к рассказу злосчастной истории со стариком, но только того, что было ему доподлинно известно. А что было до этого и почему Дородан явился к нему, этого он не знал! Барон Барбу слушал его, опустив глаза, и время от времени вздыхал. Наконец он сказал:
— Все это так! Но почему он все-таки пришел к тебе, Янку?
И пристально посмотрел на своего поверенного в делах, который вынес этот вопрошающий взгляд, хотя не отвести глаза стоило ему больших усилий. В эту секунда барон был сильнее Янку. Урматеку почувствовал, что ему во что бы то ни стало нужно разорвать кольцо сомкнувшихся вокруг него подозрений. Пытаясь оградить себя от этой опасной, поднимающейся против него силы, он отступил в сторону и, не попросив разрешения, закурил сигару. Затянувшись несколько раз, он успокоился. И, вытащив из-под стула Фантоке, взял его на руки и спросил проникновенным голосом, словно собирался начать длинный рассказ:
