Дородан обомлел, увидев, как, распахнув заклеенную цветной бумагой стеклянную дверь, которая сразу же после узкой и прямой лестницы вела в комнату, чуть согнувшись, входит Буби. Горло у него перехватило от радости. Помешкав, он произнес:
— Святой Георгий вернулся!
В своей скромной и честной жизни все дела он вершил спокойно, сопровождая речениями из «Жития святых», своего постоянного чтения. Его плавная речь, неожиданная по интонации и выражениям, всегда была речью человека ученого и доброго христианина, с кем бы он ни говорил, с «румынами» (так он называл крестьян), купцами или боярами. В торжественные минуты даже у себя дома он говорил, будто читал проповедь. Теми немногими вещами, которые он считал своей личной собственностью, дорожил он только потому, что они были сродни тем чувствам, которыми он жил. Серебряный стакан для причастия, к примеру, стоял рядом с табакеркой, подаренной бароном, потому что Дородан равно любил бога и хозяина. Нужда, забвение, тяжкое унижение, какое он постоянно чувствовал с той поры, как бразды правления всем боярским хозяйством Урматеку прибрал к своим рукам, сделали его совсем уж странным.
Каждый день он спрашивал племянницу о Буби, и та неизменно отвечала, что он еще не вернулся, а когда приедет — неизвестно. Старик ждал молодого барона как спасителя! Его бесцельное существование должно было обрести смысл со дня возвращения Буби. И вот — Буби перед ним! Надежда, надежда старого слабого человека, отягощенного страхами и горькими воспоминаниями, все еще жила в Дородане.
Старик поднялся, сделал два шага навстречу молодому человеку и, взяв его руку, чтобы поцеловать, рухнул на колени, разразившись плачем. Буби никак не ожидал такого. И пожалел про себя немощного, окончательно впавшего в детство старика, ни на что уже больше не пригодного. Когда Буби огляделся вокруг, ему стало не по себе, оттого что Дородана принудили ютиться в этом латаном-перелатанном домишке, более ужасном, чем сама нищета. От ветхой рухляди — салфеточек, рюмочек, спичечниц, ящичков, сохранявшихся до сих пор каждое на своем месте, — веяло мелочностью, слепой преданностью и верой, вызывавшей умиление и безнадежность. Буби попытался утешить себя, предположив, что старик давно выжил из ума и ничего этого не чувствует. Он уже начал было сожалеть, что послушался Журубицу и пришел навестить старика. И все же молча опустился на стул. Угасло эхо тех слов, какими его встретил Дородан. Старик продолжал стоять на коленях, в глубоком поклоне касаясь пола лбом. Судя по тяжкому молчанию, можно было предположить, что два этих человека никогда не знали друг друга. Старик вздохнул и поднял голову. Его взгляд с надеждой обнял комнату, а сердце с любовью обнимало Буби. И все же ему казалось, будто подвели его к пропасти, в черноте которой ничего не видно. Старик застонал, сжал лицо в ладонях, словно пытаясь все же увидеть в ней хоть какой-то проблеск. Буби скорее услышал, что старик пытается встать. Дородан, с трудом поднявшись на хилые ноги, медленно подошел к фотографиям, развешанным по стенам, и, обведя их рукой, произнес:
— Все у меня есть! Тебя, господин Буби, имею с тех пор, как ты под стол пешком пошел!
Буби стало любопытно, и он подошел поближе к фотографиям, чтобы рассмотреть самое полное собрание собственных изображений, многие из которых ему вовсе не понравились. Он смотрел на свою прошлую жизнь с отчуждением молодости, которая рада отбросить скудное и неинтересное детство, зная, что впереди ее ждет множество совершенно иных лет.
Они стояли рядом. Ветхий старец протягивал дрожащую руку.
— Посмотри, вон ты какой был, когда приехал к нам, шалунишка! — прошептал он. — С той поры меня и на порог перестали пускать, и тебя я уже больше не видел!
Буби удивленно взглянул на него. Старик понял и, обрадовавшись, что между ними протянулась живая ниточка, стал рассказывать:
— Да, да! Было это во время тяжбы с неким Бухором. И чего только не делал господин Барбу, а я так просто с ног сбивался. Ведь речь-то шла о двух тысячах погонов земли у Байяде-Арамэ с мельницей и прудом. Откупили мы тогда их у одного «румына» вдоль реки по самый ее стрежень и два года трудились, все возили булыжник, чтобы садок для форели сделать. Боярин в то время все больше в Вене пребывал, потому как ты еще маленьким был. Шлет он мне как-то депешу — высылай деньги. Нашел я Бухора. Большую торговлю держал он у самого Обора. Дал он мне денег, да только за право рубить лес. Я запросил боярина тоже телеграммой, он мне ответ шлет: дескать, согласен. С той поры и присосался чертов человек к поместью. Подчистую никак не могли с ним рассчитаться! Сколько раз я говорил боярину: отдадим долг — избавимся от беды, а он не хочет, потому как деньги брал постоянно, а на расчеты времени не хватало. До тех пор так шло, пока в один прекрасный день боярин просит денег, а Бухор больше не дает. Тогда-то и началась тяжба! Судились мы в Северине, в Кракове и здесь, в Бухаресте! Процесс мы выиграли, да второй мошенник похлеще первого оказался. Стоило ли и выручать господина Барбу из когтей злодея? Недаром говорят: не ссорься из-за рубахи с тем, кто снял с тебя шубу!
