Когда Паулина рассказала об этом Янку, тот страшно удивился. Ничего подобного он не ожидал и ощутил такую радость, какой ни одна женщина до сих пор ему не дарила. Янку не решился ответить сразу, но несколько дней ходил гордый и счастливый. Он думал, что ему сказать Паулине, которая ждала ответа; сказать ей, что он любит ее, он никак не решался! Ему становилось не по себе при одной только мысли, что он окажется наедине с этой старой девой, такой безобразной и несносной с ее любовными притязаниями. Однажды пообещав Паулине прийти, он заставил ее прождать понапрасну, а встретив ее дома, вручил деньги, чтобы она заплатила за комнату. Янку стал уверять ее, что думает только о ней, и с его стороны было бы неприлично являться к ней, поскольку она девица. Паулина вспыхнула от счастья. Она бросилась к Урматеку и, целуя руки, прошептала: «Я хранила себя для тебя!» Янку опять стало не по себе. В этот миг послышались чьи-то шаги. Паулина отпрянула от Урматеку и с легкостью, какую придала ей радость, что она произнесла такие многозначительные слова, бросилась вон из комнаты, улыбаясь Янку через плечо. Тяжелые шаги ее крупных, косолапых ног загромыхали по комнате. Янку закрыл глаза, чтобы не видеть, как само счастье убегает на медвежьих лапах!
Пасха в этом году была поздней. Жених и невеста часами просиживали в садике, где буйно цвели маргаритки и анютины глазки. Розы уже набирали бутоны, а стеклянные шары, водруженные на покрашенные зеленой краской столбики, сияли. Аист, тоже недавно покрашенный, стоя посреди маленького бассейна, выбрасывал вверх тоненькую струйку воды, которая, рассыпаясь, падала вниз на чугунное оперение. Окна были распахнуты, чтобы в дом беспрепятственно проникало солнце. Сквозь них неслись трели щеглов и зябликов, принадлежащих Урматеку. Все спокойно и радостно ожидали праздников. Одна только кукоана Мица была в хлопотах. Ей нужно было приготовить все к помолвке там, в Бэлэшоень, нужно было навести порядок и здесь, в доме, да и о пасхе тоже позаботиться. Распределив обязанности между Паулиной Цехи и Пэуной, она не спускала с них глаз. А Янку тем временем каждый день увеличивал список гостей на две-три персоны, хотя на эту помолвку намеревался пригласить только родственников и близких друзей. Высокопоставленных гостей предполагалось пригласить на свадьбу, которую должны были играть в Бухаресте. Янку старался припомнить самых дальних родственников и самых давних знакомых, чтобы никого не упустить ради такого события. Все за счет Янку должны были приехать в Бэлэшоень в первый день пасхи, на который назначалась и помолвка. Вместе с гостями приезжали и нареченные, и сам Янку. Всех их должна была встречать кукоана Мица, которая занималась подготовкой к празднику в деревне. Янку намеревался закатить нешуточный праздник и не хотел, чтобы были какие-то упущения. Он пригласил и оркестр Илиуцэ Пупэзэ, цыгана, который вот уже двадцать лет играл на всех праздниках и попойках Урматеку. Чтобы повеселить народ, Янку понадобились и блаженненькие дети отца Госе. Эти слабоумные, несчастные люди еще больше растолстели, стали совсем уж грязными и неопрятными. Каждую неделю они наведывались в дом к Янку за пирогами или другой снедью. Ионикэ разбил паралич — виновата была скорей всего наследственность, но и пристрастие к выпивке тоже. Однако пролежав в своей землянке несколько месяцев, он встал, на удивление всем, и начал ходить. Правда, левую ногу он приволакивал и рука у него висела как плеть. Марицика и Василика поседели, расплылись, опустились, но все еще прыгали и лаяли по-собачьи. Неведомо от кого на старости лет они научились еще и паясничать. Янку от души хохотал. Когда ему взбредало в голову, он натравливал их друг на друга с помощью сладкого куска или монеты. Однако во время припадков они становились опасными. Как-то раз какая-то женщина крикнула на них: «Вон!» Услышав заветное слово, все трое пришли в неописуемую ярость. Набросившись на женщину, они стали молотить ее кулаками по голове, исцарапали все лицо. Еле-еле удалось вырвать ее из цепких рук этих несчастных.
