— Ничего, Наталия! Немножко колет! Видно, продуло.
С тех пор, как он стал во главе министерства, ему делалось все хуже и хуже. Он даже решил обратиться к своему старому приятелю, доктору Флоре Петре, чтобы тот посмотрел, что с ним такое. Но шел день за днем, а ему все было некогда. И вот на заседании парламента, на котором барон Барбу обязательно должен был присутствовать, он вдруг почувствовал такую резкую боль, словно в него вонзили и повернули нож. Зал заседаний начал медленно вращаться перед ним, и он, теряя сознание, опустил голову на пюпитр. Оратор из оппозиции делал запрос правительству. Он дошел до фразы, тщательно отрепетированной дома и многократно повторенной пор себя, перед тем как выйти на трибуну. На этой фразе Барон Барбу как раз и лишился сознания, но оратор решил, что министр таким образом демонстрирует свое нежелание его слушать. Поэтому он еще раз повторил свой вопрос, подчеркивая каждое слово. Министр молчал. Вся палата депутатов и ложи гостей напряженно смотрели на барона Барбу. Удивленный оратор повторил свой вопрос в третий раз. Только тогда, поняв, что никакого ответа последовать и не может, председатель прервал заседание. Депутаты, правящее большинство и оппозиция, столпились вокруг министерской скамьи. Несколько секретарей подхватили барона Барбу на руки и вынесли его в салон, где он мало-помалу пришел в себя. Председатель палаты, выступавший оратор, политические единомышленники и даже несколько либералов выразили ему свое сочувствие и надежду, что он скоро поправится. Чтобы министр юстиции меньше страдал, карета была вынуждена двигаться шагом. Дома старого барона уложили в постель, где он и пролежал три недели. Доктор, к которому никак не мог сходить барон, явился к нему сам. Профессор Флоря Петре был замечательным человеком! Высокий, плотный, лицом он был похож на русского великого князя с седой раздвоенной бородой, Ходил всегда в цилиндре, носил неизменный сюртук и широкий шелковый галстук с булавкой в виде бриллиантовой подковки. На указательном пальце правой руки он неизменно крутил привязанное к черному шнурку золотое пенсне. Когда шнурок обвивался вокруг пальца, он начинал раскручивать его в обратную сторону. Смотрел он на всех тепло и доброжелательно. Был он неизменно весел, и это не был наигранный профессиональный оптимизм, а здоровая жизнерадостность доброго деревенского парня, ибо блестящий специалист по внутренним болезням, любимый профессор всех студентов, ученый и, самое главное, талантливый врач Флоря Петре, великий диагност, был по происхождению крестьянином из Болинтинул-дин-Вале. Его братья еще и сейчас пахали свою землю возле поместья барона. Таким образом, министр-консерватор и декан медицинского факультета были знакомы между собой с детских лет, когда упорное стремление к занятиям, какое проявлял деревенский мальчонка Флоря, нашло горячую поддержку у старого Енаке Барбу, отца барона.
Несмотря на то что он возглавлял самую большую клинику в Бухаресте и имел на своем личном попечении огромную палату, читал лекции и много консультировал, во время работы парламента он неизменно присутствовал на всех заседаниях, так как профессор Флоря Петре был сенатором-либералом. Глубоко ответственный врач, он откликался на просьбу любого больного и одинаково тщательно лечил всех без всякого различия. Осмотрев больного, он скромно присаживался у стола и писал длинное заключение таким почерком, что и сам едва мог его разобрать, требуя, чтобы все вокруг хранили полное молчание, пока он обдумывает курс лечения. Возможно, эти минуты полной сосредоточенности (чего он требовал и от других) и были тайной его профессионального совершенства, ибо именно в это время, благодаря выработанному методу и особенностям таланта, и происходило слияние проанализированных наблюдений и интуиции. Вместе с тем в этом было что-то и от профессионального священнодействия, и от веры в науку, которую он олицетворял. В домах, куда он приносил исцеление и радость, доктор хотел утвердить и престиж науки, который зарождался в эти минуты молчания. Но до составления заключения он был весел и фамильярен, никак не проявляя ни озабоченности, ни тревоги, что бы ни нашел у больного. Пока больной по его указанию принимал разные позы, чтобы можно было лучше его осмотреть, доктор накручивал на палец шнурок своего пенсне и приговаривал:
