Появившись вместе со мной па телецентре, для начала Марк чуть не сорвал мне съемку. Тая была так поражена его видом, что потеряла ключ от студии, и прошло чуть ли не полчаса, пока мы нашли запасной. «Интересно, - гадала я, - это сам Марк произвел на нее такое неизгладимое впечатление или то, что он тоже обладатель красных корочек сотрудника детективного агентства?» Купаясь в лучах откровенного восхищения, которые исходили чуть ли не от всех моих коллег женского пола, от паршивки Тайки до самой Синяковой - еще бы, свои мужчины, когда к ним привыкаешь, перестают восприниматься как мужчины, а посторонние тут же воспламеняют твое женское естество, - Марк оттаял, заулыбался и перестал выступать как недоступный и чуждый, хоть и желанный, элемент. Оксана тут же принялась с ним кокетничать, не обращая на меня внимания.
На этот раз нам для съемок выделили большую студию 41-С, которая изначально была предназначена для съемок театральных представлений и отличалась очень высоким куполообразным потолком, будто скопированным со старинной церкви. Под самым куполом висели декорации, оставшиеся после съемки какого-то спектакля, и туда вела узкая и извилистая металлическая лестница, более всего похожая на корабельный трап, закрученный штормом под самыми невероятными углами.
От основного пространства студии лестницу и сложенное за нею барахло отделяли черные тяжелые занавеси, и публике, для которой предназначались неудобные, составленные из каких-то странных конструкций скамейки, она была не видна. Раньше мое ток-шоу снимали в камерном помещении рядом, так что я немного растерялась; к этой студии, которая показалась мне чересчур просторной, какой-то гулкой и неуютной, надо было еще привыкать.
Но когда в телецентр уже прибыла моя очередная героиня - это была известная писательница, женщина не самых юных лет, и я настояла, чтобы за ней послали разбитую «Волгу» нашей компании, которая обычно возила Синякову, - еще ничего не было готово. На этот раз действительно по техническим причинам: наши технари никак не могли установить должным образом аппаратуру, тем более что Толь Толич хотел непременно использовать люльку, забравшись в которую оператор может снимать всю сцену сверху, в необычных ракурсах. Такой телекран похож на карусель-«самолетик», но в отличие от парковых аттракционов у нашего агрегата все время заедал мотор, так что, когда люлька с Олегом застыла в самой верхней точке, да еще и в наклонном положении, долго слышна была крепкая мужская ругань; хорошо еще, что оператор оттуда не вывалился.
Но техника - или тот, кто ею управлял, - на этот раз подвели меня гораздо более подло, и узнала я об этом именно в тот момент, когда мы с писательницей тихо-мирно пили кофе перед съемкой. Галина Михайловна Шаркова прославилась очень давно, еще во времена моего детства; она не была диссиденткой, чьи книги доставали из-под полы и читали по ночам, - нет, она писала всего лишь об обычной женской жизни, то есть о любви, потому что женщина любого возраста без любви - это нонсенс.
Коллеги- писатели, особенно мужского пола, ее ненавидели за то, что ее обожали читатели, и презрительно называли беллетристкой - якобы она пишет на потребу и потеху широкой публике с ее низменными вкусами. Времена изменились, писатели, как и все люди, должны были (заучиться существовать в условиях дикого рынка, и оказалось, что на одни гонорары прожить очень трудно, почти невозможно, а книги «для элиты» никто не издаст, потому что никто их не покупает. Так «деревенщики» стали «детективщиками», поэтессы переквалифицировались в авторов любовных романов, а некоторые писатели, отличавшиеся особенно изысканным слогом, принялись за дешевые книги для чтения в транспорте, изливая свою злость в писанину и употребляя при этом нецензурную лексику в таком переизбытке, что у меня вяли уши, едва взгляд падал на их страницы. И одна Галина Михайловна не изменяла своей манере, разве что писать она стала еще более живо и образно, потому что не боялась уже редакторской цензуры, коверкавшей ее фразы и не дававшей ей выделяться из общей массы советских писателей. Ее по-прежнему любили читатели и по-прежнему ненавидели бездарные критики, отчего она очень страдала. Как раз в тот момент, когда я пыталась разобраться, почему она так расстраивается, прочитав очередную ругательную статью, нас прервала Тамара Синякова:
