— Ты чужими ногами не шибко-то разбрасывайся, она мне еще сгодится!
Алене тоже нос сунуть надобно.
— Неужто тебе, Сема, ради общего спасения ноги жалко?
Не придумали еще замка супротив татя умелого! Позвенел Соловей цепью снятой:
— Эх, жаль, не завалялось в уголке скелета какого, я бы шутки ради его заковал! Помнится, заточили нас с батюшкой в берендейскую темницу, так мы перед утеком все скелеты в позы непотребные по двое сложили… поди, долго еще стражникам снилось…
— Вахрамей темницей редко пользуется, — поясняет Алена. — Мастеровых людей, что невзначай в царство навье забредут, на поселения здешние отправляет, для казны работать велит, красных девок себе берет, крепких молодцев службой денежной приваживает, в дружину свою ставит, а ежели откажется который неповинным людям головы рубить, бесчинства именем Вахрамеевым творить, того на кол али в петлю. И кормить полонного не надо, и народу потеха.
Присвистнул Соловей:
— Так нам, выходит, повезло еще?
Поверил я, что Семин батюшка на жизнь свистом зарабатывал — в одно ухо свист влетел, насквозь голову пробуравил, из другого без помех вышел.
— Невелико везение, а ты, Сема, бросай свистеть — последнее просвищешь. Расскажи лучше, как вас поймали-то? Неужто у Вахрамея кони лучше наших?
— Кабы кони! Заместо коней у них ковры летучие, пока конь версту проскачет, они десять пролетят!
— А велико ль войско ковровое?
Вздохнула Алена повинно:
— Боевых без малого три дюжины наберется. Каждый двух человек подымает. Больше было, да моль на складе завелась, недоглядели…
— Да ты и впрямь искусница! — посмеиваются Семены. Я же дальше расспросы веду:
— Вахрамей говорил, что на белом свете ковры силу теряют. Поизмываться хотел аль правду баял?
Мнется Алена, глаза отводит. Ковры-то она выткать сулилась, а о такой малости помянуть не удосуживалась.
— Ну?
— Правду…
Думала, бранить ее буду, я же только обрадовался:
— Значит, ежели из навьего царства выбраться сумеем, уже не догонят!
— Нам бы из темницы для почина утечь! — говорит Соловей нетерпеливо.
Поморщился я, рукой о стену оперся. Худо мне, голова кругом идет, в глазах то и дело темнеет, да виду не подаю:
— Сейчас, Сема, я тебя сычом оберну, ты наверх взлетишь и разведаешь, что да как. Ежели все тихо — свистнешь… Нет, лучше ухни тихонько, я обратно расколдую. Ты тогда решетку отомкнешь и лесенку нам спустишь.
Вздохнул Соловей, да перечить не стал. Взял отмычки в зубы, изготовился.
И без оков тяжко в темнице навьей колдовать, на одно малое чародейство больше сил извел, чем десять заковыристых на воле стребуют. Исчез Сема, на полу что-то махонькое закопошилось. Пригляделись Муромец с Аленой:
— Сема, ты чего, это же мышь летучий!
— Так я же вам и говорил — зайцем оберну… Вот только никак в толк взять не могу — отчего их двое?
Засуетились побратим с царевной:
— Семушка, ты полежи пока, отдохни, с мыслями соберись…
Трепетнул мышь крыльями, взвился по кругу, протиснулся сквозь решетку. Долго его не слыхать было, мы уж думали, что царь стражу у колодца оставил, изловили беглеца. Наконец пискнул условно, по решетке коготками заскреб — мол, все тихо, расколдовывай, Кощеич!
Эх, одна голова — хорошо, а две полголовы — хоть выбрось, до того после нового чародейства разболелись. Потемнело у меня в глазах, всякий интерес к побегу пропал — какая разница, где помирать, лишь бы в покое оставили.
Куда там в покое! Замычало сверху жалобно, копытом переступило. Алена мою голову к себе на колени перетянула, по волосам гладит:
— Ну Сема, ну постарайся… ты же можешь… давай еще разочек!
Накатилась на меня тьма с новой силой, землей могильной грудь сдавило, едва вдохнуть сумел, и то когда Алена, перепугавшись, что есть мочи тряхнула.
Слышим, выругали крепко меня и мою матушку вместе с бабкой покойной, зазвенел Соловей отмычками, поднял решетку:
— Не сыскал я лесенки, вот вам веревка с узлами. Да потише там, стража при выходе караул несет!
Тормошат меня друзья:
— Сема, вставай, выбираться надобно, пока тревогу не подняли!
— Куда вставать-то? Я и так стою, это вы по стенке ходите…
— Лезь, искусница, — говорит Муромец, — а я Сему прихвачу.
