Когда выехали из Вудбриджа, наконец представилась возможность полюбоваться природой – низкие покатые холмы, плоские равнины… Вскоре наступила ночь, окна почернели, и единственное, что можно было через них разглядеть, – собственное отражение. Поезд останавливался еще на двух станциях, Мелтон и Уикхем-Маркет, но мой вагон продолжал пустовать. В Саксмандеме до меня донесся звук хлопнувшей двери, и спустя несколько секунд перед моим купе стоял мужчина. Заглянул внутрь через стекло, и наши взгляды встретились. Прежде чем я успел отвести глаза, мужчина отодвинул дверь и шагнул внутрь. Кивнул, сняв шляпу, и опустился на сиденье напротив. Между тем поезд пришел в движение, станция начала медленно удаляться.
– Вы в Ловстофт? – спросил мужчина.
– Нет, – ответил я. – В Дарем.
– В Дарем? – переспросил он. В его голосе сквозило удивление.
– Ну, не совсем, – поправился я. – Мне нужно в Данвич-Хит. Там открылась новая больница. Я врач.
– Уилдерхоуп-Холл.
– Да.
Можно было подумать, раз мой попутчик выбрал единственное занятое купе в вагоне, ему нужна компания. Но данное предположение оказалось ошибочным. Казалось, удовлетворив любопытство относительно цели моего путешествия, он утратил всякий интерес к разговору. Мужчина сидел неподвижно, слегка нахмурившись, пальцы крепко сжимали колени. Я отвернулся к окну. Спустя несколько минут попутчик заговорил снова:
– Все были против.
– Прошу прощения?
– Против больницы. Людям не хотелось, чтобы прямо под носом дурдом открывали.
Его поведение и манера разговаривать порядком раздражали.
– Что ж, – ответил я. – Печально слышать. Но о душевнобольных тоже необходимо подумать. Должны же их где-то лечить.
Мужчина закусил нижнюю губу и снова умолк. Я уже собрался перебраться в другое купе, но потом передумал. Вместо этого решил отвлечься и углубился в учебник Мейтленда. Когда поезд наконец прибыл в Дарем, я покинул вагон со всей возможной поспешностью.
Шагнул на окутанную туманом платформу. Раздался протяжный металлический скрежет. Внутри кабины виднелись всполохи огня, из трубы вылетали сверкающие искры, зависающие в воздухе причудливыми созвездиями. Все это отчего-то создавало зловещее впечатление. Я посмотрел на часы и остановился, глядя вслед отъезжающему поезду. Колеса крутились, а я замер неподвижно, как завороженный следя за тем, как вагоны исчезают в темной дымке. Затем поднял чемодан, зашагал к краю платформы и спустился на дорогу. В нескольких ярдах от места, где я стоял, была телефонная будка. Зайдя внутрь, я поднял трубку, но, прижав ее к уху, не услышал гудка. Выругавшись вслух, повесил трубку, потом снова снял. Опять тишина. Глубоко вздохнул и, толкнув спиной дверь, вышел наружу.
Перед глазами извивались языки тумана. Рискнул отойти на несколько шагов от будки, но даже с такого близкого расстояния станцию было не разглядеть, будто она исчезла. Несмотря на это обстоятельство, я решительно двинулся вперед, надеясь дойти до ближайшей деревни. Вспомнились слова Мейтленда о том, что Уилдерхоуп – «место достаточно глухое», и его предположение, что предыдущий ординатор, Палмер, уволился именно из-за этого. В тот момент раздался вой какого-то ночного зверя, один из тех меланхоличных призывов, который с легкостью можно принять за плач младенца. Сочетание густого тумана и заунывных завываний вынудило меня растерять последние остатки решимости, и я повернул обратно.
Я снова поднялся на платформу и стал прохаживаться из стороны в сторону. Дверь в билетную кассу была заперта, за окнами здания – темно, а единственным источником освещения выступал ряд фонарей. Но дверь в зал ожидания оказалась открыта. Я зашел внутрь, сел на скамейку и задумался, как поступить. Похоже, оставалось одно – дождаться, пока туман рассеется, и еще раз попытаться дойти до деревни.
Прошло несколько минут. Все это время я уныло глядел в окно. И тут услышал шаги. Я вскочил, выбежал наружу и увидел, что навстречу мне движется яркий свет, лучи которого прорезывали окружающий туман. Я поднял руку, прикрывая глаза. Кто-то окликнул: «Эй!», и через несколько секунд ко мне подошел человек в униформе. Это оказался станционный смотритель, кативший рядом с собой велосипед. Я был так рад его видеть, что даже рассмеялся от облегчения.
