В коротком вступлении рассказывалось об обстоятельствах написания книги, далее шло подробное описание здания и его отличительных особенностей. Нашлась целая глава о «Домашней утвари», которая в те времена включала полотна Россетти и Берн-Джонса, редкий китайский комод и швейцарские часы семнадцатого века в футляре из позолоченной бронзы. Но в основном в книге говорилось о сэре Джеральде Гезеркоуле, человеке, по заказу которого был построен Уилдерхоуп, и его архитекторе, Роберте Лиле. История семейства Гезеркоул от нищеты в семнадцатом веке до получения дворянского титула ко времени Первой мировой войны была в подробностях рассказана в невероятно скучном «Приложении», но я не нашел ничего, объяснявшего возвращение неупокоенных духов, жаждущих мести. Никаких убийств, подозрительных смертей, нарушенных клятв или сомнительных предков, занимавшихся нечистыми делами. Только утомительное перечисление успехов на ниве торговли, филантропических деяний и этапов, предшествовавших вхождению в высшие классы общества. Книга меня разочаровала.
Но бросать расследование я не собирался.
* * *
В пятницу Джейн снова поднялась ко мне. Мы лежали в кровати, сплетничали о других медсестрах, и тут я упомянул о Мэри Уильямс.
– Заметила, какая она нервная? Будто все время ждет нападения.
Я рассказал, как Мэри резко остановилась на лестнице, будто сзади ее схватили за волосы. Надеялся, у Джейн тоже найдется что рассказать, но она просто сказала:
– Очень мило, что ты беспокоишься о Мэри. Да, она сильно нервничает. Надо почаще с ней заговаривать и быть приветливее, а главное, защищать, когда сестра Дженкинс выйдет на тропу войны.
– Представляешь? – Я решил зайти с другой стороны. – Когда у нее ночное дежурство в комнате сна, Мэри всегда берет с собой молитвенник.
– Не знала, – с легким удивлением ответила Джейн.
– Любопытно, зачем?
– Чтобы молиться, – чуть раздраженно ответила Джейн – мол, не задавай глупых вопросов.
Я хотел было рассказать, как застал Мэри в слезах, но это было бы некрасиво по отношению к ней.
Но и эта новая неудача меня не остановила. Я отправился к Майклу Чепмену.
Мы с ним регулярно играли в шахматы, и в результате Чепмен начал делать большие успехи. Больше не приходилось поддаваться – Чепмен обыгрывал меня, даже когда я старался победить. Пожалуй, это был хороший знак – больной приобрел способность сосредотачиваться и мыслить упорядоченно. Конечно, Чепмен до сих пор очень болен, но теперь к его словам можно было относиться с бо́льшим доверием.
В комнате отдыха, как всегда, никого больше не было. Из-за стены раздавался громкий храп.
Чепмен посмотрел на доску, поерзал и произнес:
– Если удастся закрепить ладью на седьмой горизонтали, это даст огромное преимущество, а если две – победа обеспечена.
Чепмен с силой потер руки, будто стараясь таким образом ускорить мое поражение. Его ладьи так и крушили моих пешек, угрожая полным разгромом.
– Да, – согласился я. – У меня шансов мало.
Чепмен хохотнул:
– Вообще никаких, доктор Ричардсон. Ну что, будете признавать поражение?
– Нет, еще подожду.
Чепмен покачал головой. На его лице нетерпение мешалось с весельем. Я попытался спасти короля, и Чепмен забрал еще одну пешку. Всего за два хода мой противник одержал сокрушительный триумф.
– Поздравляю, Майкл. – Я пожал ему руку. – Великолепно.
От похвал Чепмен только отмахнулся и начал теребить пояс халата. Предзакатное солнце освещало каждую глубокую морщину на его лице. Я предложил Чепмену сигарету, и мы закурили в дружеском молчании.
Наконец я кашлянул и обратился к нему:
– Майкл?
Чепмен повернулся ко мне.
– Вы спрашивали, зачем медсестры по ночам двигают вашу кровать.
– Да, – настороженно протянул Чепмен.
– А я ответил, что вам показалось. У вас до сих пор такое ощущение?
Чепмен дернул головой:
– Да.
– Расскажите, пожалуйста, как именно это происходит.
– Я просыпаюсь… кругом темно… и кровать движется.
– Как?
– Вперед-назад.
– Если в палате темно, почему вы так уверены, что это делают медсестры?
Чепмен прижал палец к нижней губе.
– А кто еще?
– А вам не приходило в голову, что это может быть… – я запнулся, – кто-то другой?
