С тех пор как учитель ушел в партизаны, для тети Анджи и Славчо настали горькие дни. Оставшись без средств к существованию, тетя Анджа долго не хотела расставаться со школой, как могла, боролась с нищетой, на несколько дней растягивая горсть муки. Дядя Петре всячески утешал и ободрял ее в самые тяжелые минуты. «Дай срок, — говорил он, — еще лучше прежнего заживем». Но день ото дня жить становилось все тяжелее. Тревога о муже, голод совсем подкосили тетю Анджу, но виду она не подавала, скрывая ото всех свое горе и страдания. Только ведь нас не проведешь! Мы нюхом чуяли, когда у нее не оставалось ни крупинки, и несли из дома кто что мог. А в последнее время придумали и кое-что получше. Вечером подбираемся потихоньку к амбару старосты, раздвигаем висящие на одном гвозде доски и набиваем котомки кукурузой. Ух, сколько же ее здесь! Говорят, староста в этот амбар годами не заглядывает. Да и зачем? Семья-то у него — он да жена, а запасов столько, что хватило бы половину села прокормить. Да только он скорее удавится, чем подаст тебе даже плесневелую корку. Вон пугала у амбара понаставил, чтобы, упаси боже, птицы не повадились. Хороши сторожа, нечего сказать!
— Не дело это — у старосты таскать, — заикнулся как-то Джеле.
— Видали, «не дело»! По-твоему, пусть тетя Анджа с голоду умирает, так, что ли? — рассердился Коле.
Хозяева встречают нас радушно — нипочем не догадаешься, как тяжело у них на душе. Кукурузу тетя Анджа не мелет, не до того, варит как есть, да еще и нас угощает.
Но однажды она с грустью сказала:
— Мальчики, пожалуйста, не надо мне ничего больше приносить.
— Да почему же, тетя Анджа?
— В горле кукуруза эта застревает, краденая она.
Мы не знали, куда девать глаза. И как она узнала? Скоро тетя Анджа перебралась в дом к своей подруге, а дядя Петре принес ей весточку от учителя, и жить стало немного веселее.
Так Славчо опять остался один. Он вернулся в продуваемую всеми ветрами развалюху, где когда-то жил с матерью, но дядя Петре пожалел его и приютил у себя. Все дни Славчо проводит с нами. Куда мы — туда и он.
Правда, в последние дни он нас почему-то избегает. Днем Славчо исчезает из села, а вечером ухищряется прошмыгнуть незамеченным. И чего он скрытничает?
Сегодня Калчо позвал нас и вполголоса сообщил:
— Знаете, где Славчо пропадает?
— Где?
— В жандармерии!
— Что он там потерял?
— Почем я знаю! Видел ненароком, как он туда входил.
Разумеется, не долго думая, мы бросились в эту самую жандармерию, что стоит на перекрестке с ведущей в город дорогой. Раньше там жили жандармы, приставленные следить за порядком в наших краях, но сейчас это был просто заброшенный дом с окнами без стекол и снятыми с петель дверьми. Издали его можно было принять за башню с бойницами и проломами в стенах. Когда в село нагрянули фашисты, жандармов и след простыл, а сюда с кирками да клещами явились сельчане и унесли все стекла и двери — не пропадать же добру! Уже за километр от дома разило таким запустением, что отсюда давно убралась и последняя мышь.
Бесшумно обошли мы вокруг дома, собираясь ворваться неожиданно, чтобы огорошить Славчо, а заодно и выведать, какого черта он тут целыми днями околачивается. Но задумка наша сорвалась. Нежданно-негаданно из дома выскочил Славчо и наставил на нас винтовку:
— Стой! Стрелять буду!
Мы замерли на месте, аж душа в пятки ушла. Тут у Славчо рот до ушей, винтовку опустил, хохочет:
— Признавайтесь, маменькины сынки, трясутся поджилки-то? Ладно, пошутил я. — И он поманил нас за собой.
В углу одной из комнат лежала целая груда винтовок.
— Где ты их нашел? — разинули мы рты от удивления.
Славчо поднял глаза кверху:
— На чердаке, ветошью были завалены.
— Вот почему ты здесь скрывался! — присвистнул Коле, разглядывая находку.
