Баллада была смутно знакома, а вот слова он слышал впервые. Видимо, исполнялась редко или не исполнялась на английском языке вообще. До сегодняшнего дня.
— …О том, как мы шли в ледяной ночи и мечами могилы рубили во льдах, о том, как к рукам прикипали мечи, а слёзы замерзали в глазах…
Вадим умел петь. В нем не было искусности, и тембр, в общем, был не уникален. Но почему-то именно эта простота хватала за душу так, как не получилось бы ни у одного профессионала.
— …Из ладоней распоротых, как из чаш, мы на тризнах пили кровь, как вино — с нами плакал и пел повелитель наш. Он всегда и во всем с нами был заодно, — в комнате исчезли последние смешки, за открытым окном замолкли волшебники. Стало тихо так, как будто у всех, кроме певца, отняли голос. — Пусть о победах другой поёт — я о бедах тебе спою. Он видел, как гибнет его народ, и проклял горькую клятву свою. Мы утратили всё — нам осталась лишь честь, да слава бесполезных боёв, да пышных сказаний мишурная лесть, да песен хвалебных пустое враньё…
Внутри всколыхнулось что-то личное, глубокое и больное, как старая рана. Дыхание перехватило, словно ударили под дых. Северус сам не заметил, как встал на лестнице. Память, эта старая беспощадная сука, безжалостно вытащила всё то, что когда-то привело неопытного юнца, не имеющего ничего, кроме таланта, под крыло Темного Лорда. И каким ослепительным был тогда его Лорд! Тогда он только одержал победу над Инквизицией, безумие еще не поглотило его. Он рассмотрел в диком подзаборном щенке волчонка и сделал из него Мастера. Как тот Мастер шел за ним, восторженно внимая каждому слову. А затем…
— Пусть другой наврёт про количество ран, пусть другой наврёт про каждый удар, пусть наврет, что могуч, как скала, был Враг, что слаб перед ним был мой государь — я скажу одно — меня не было там. Я скажу — мне себя теперь не простить. Я скажу... да что я могу сказать?.. Ты славить его меня не проси...
Северус выдохнул и провел чуть дрожащей рукой по волосам. Во рту разлился металлический вкус крови. Прикушенная щека не смогла избавить от горечи. Шагнув на следующую ступеньку, он уже знал — никто ему не позволит остаться в стране. И правильно сделает.
Если бы не мертвая тишина, то тихий всхлип за одной из дверей не привлек внимания.
— Мой лорд, я так виноват… Я предал… Как я мог?!
Северус прислушался по привычке, узнав Регулуса, и притормозил. Младший Блэк, несомненно, тоже впечатлился песней. И то, что творилось с ним сейчас, было гораздо хуже. Северус уже положил руку на дверную ручку, когда на сбивчивые рыдания внезапно ответил Стюарт:
— Тише, тише, мой справедливый паж… Я прощаю тебя… Прощаю…
Обыкновение давать прозвища, не иначе, как в подражание Дамблдору, вонзилось отравленной стрелой. Тайные, личные, их слышали только те, кому они были предназначены. Люциус рассказал о своём лишь в восемьдесят пятом, уже после падения Лорда. Он был скользким другом. Северус — разумным змеенышем…
— П-повелитель… — всхлипнул Регулус. — Вы не можете... Я же…
— Ты всё сделал правильно, — знакомые властные интонации, слова, которые вбивались в уши словно гвозди. Перед глазами как наяву предстало низко склоненное бледное лицо, ладони, обхватившие щеки и не позволявшие отвести взгляд. — Я был угрозой, но меня никто не смел остановить. Лишь ты хотел видеть во мне человека. Лишь тебе хватило мужества переступить через слепую преданность. Ты молодец, Регулус. Большой молодец. Ты не зря сделал это.
По спине промаршировали ледяные мурашки. Северус отдернул руку, отшатнулся от двери и дико оглянулся. Не дай Бог, его увидели! Ему же тогда без Обливиэйта не уйти!
Никого. Чуть дальше по коридору, где был выход на лоджию, снова раздался перебор гитарных струн. Северус быстро скользнул туда, подальше от опасности. Схватить Вадима и бежать, бежать отсюда куда-нибудь…
Волхов сидел в окружении слизеринцев, обнимая гитару, и беспечно наигрывал что-то фривольное. Забини сосредоточенно записывал что-то в блокнот, Паркинсон мечтательно смотрела куда-то в сад, подперев голову рукой, а Малфой нагло, по-варварски курил сигарету. Мирная картина отрезвила. Северусу даже хватило самообладания тихо подкрасться к подросткам и вкрадчиво сказать:
