Девушка оглянулась. Он глядел на нее с явным недоумением, лицо его было хмуро.
– Фрейлейн фон Зегельс, как вы?…
Она не стала его слушать: пользуясь тем, что теперь их разделяло некоторое расстояние, девушка подхватила юбки и бросилась бежать. За ее спиной раздались торопливые шаги.
– Фрейлейн Мартина!
Она сделала вид, что оглохла.
У выхода с галереи девушка столкнулась с Жульеном де Мерикуром, и тот, отступив на полшага, любезно придержал ее за локоть.
– Сестрица Мартина, куда вы так спешите? – язык у француза слегка заплетался, а когда он попытался отвесить ей изысканный поклон, его повело в сторону, и Мартина с тягостным чувством заметила, что ее зять пьян. – Вы неуловимы, как ветер… Я ищу вас с самого утра. Нам ведь есть, о чем побеседовать…
– Я и правда спешу, мессир де Мерикур.
– А я спросил, куда… Неужели где-то кошка окотилась? – Жульен подмигнул ей, вероятно, посчитав это удачной шуткой. Но тут его взгляд упал на Хорфа, невозмутимо стоящего в стороне, и молодой человек выпрямился, подозрительно щуря налитые кровью глаза. – Что здесь происходит?
– Господин Хорф всего лишь преподал мне урок латыни, – с вызовом ответила девушка.
– В галерее?
– Да, я тоже сказала, что место выбрано неудачно.
– И учитель тоже, – буркнул Жульен.
Мартина сделала ему легкий реверанс.
– Ваша правда, братец. Но урок уже закончен и, с вашего позволения, я хотела бы уйти.
– А я хотел бы, чтобы вы запомнили мои слова, фрейлейн, – произнес ей в спину молчавший до сих пор рыцарь. – Aut viam inveniam, aut faciam****.
Мартина вспыхнула и, опустив голову, бросилась во двор.
– Что это значит, шевалье? – неприятным голосом осведомился Жульен.
Не удостаивая его ответом, Хорф прошел мимо.
– Я задал вопрос! – разъяренный француз попытался поймать край его плаща, но промахнулся и едва не упал. – Как ты смеешь поворачиваться спиной к дворянину, когда он с тобой говорит… ливонский медведь. Стоять… я приказываю! Я – хозяин этого замка…
Альберт остановился.
– Ты приказываешь?
Он без гнева, а даже с каким-то презрительным любопытством вгляделся в молодого француза. Мысль о том, что этот слизняк, этот субтильный хлыщик, взявшийся неведомо откуда и теперь с упоением разыгрывающий из себя владетеля Зегельса, осмеливается ему приказывать, показалась Хорфу донельзя нелепой. Да что он о себе возомнил, этот французишка? Кто он такой? Муж баронской дочки? Это еще не делает его бароном. Но он словно этого не понимает, глупая кукла, картонный дворянчик, он напускает на себя важность, пытается командовать, кричит, сквернословит – и за несколько недель, прошедших со смерти барона Клауса, успел опротиветь всем в замке, даже собственной жене.
Под тяжелым взглядом немецкого рыцаря Жульен попытался собрать остатки достоинства, но, внезапно ослабев, поспешно прислонился к перилам галереи. Его лицо, до той минуты пылавшее нездоровым румянцем, побледнело, над верхней губой выступили капли пота. Он провел ладонью по лбу и обнаружил, что рука дрожит. Сейчас мало кто признал бы в нем того утонченного и гордого героя, потомка крестоносцев, что хмурым осенним вечером впервые оказался под сенью замковых стен. Жульен носил яркую одежду, сшитую по последней моде: колет из плотного шелка, негнущийся от вышивки и украшенный многочисленными ассиметричными разрезами, узкие штаны до колен, обшитые серебряной тесьмой, шелковые чулки, остроносые башмаки с драгоценными пряжками. Все это было подарено ему Элизой вместе с золотыми кольцами, цепочками, заколками и маленьким кинжалом в инкрустированных янтарем ножнах – трогательные знаки внимания от женщины, стремящейся любым способом выразить свои нежные чувства. Но нарядный костюм уже выглядел потрепанным – на колете вместе с разрезами зияли также и прорехи, его покрывали пятна от вина и жира, а нижняя рубашка не отличалась свежестью. Лицо молодого француза утратило прежнюю гладкость, опухло и расплылось, на щеках появились красные прожилки, глаза слезились. Но самым худшим было то, что прежняя уверенность в своих силах покинула Жульена – он еще пытался хорохориться, обманывая себя, но окружающие неосознанно (а кто-то вполне отдавая себе в этом отчет) стремились обходить его стороной. Его никто не признавал хозяином. Слуги втихомолку посмеивались, когда он чего-либо просил или требовал. И никто уже не помнил, как низко кланялись ему, когда господин де Мерикур вместе с супругой был призван в замок во время болезни барона.
