— Как ты можешь быть столь жестоким, Мозес? Конечно же ты знал об этой помолвке. Она — прекрасная девушка, из самой лучшей семьи в землях аббатства. Он — благородный человек, занимающий высокое положение в одном из величайших городов Европы. Сын мой, они будут счастливы.
Аббат вздохнул, ожидая моего ответа. Я молчал.
Он в смятении покачал головой:
— Это что, зависть? Ты злился на нее из-за того, что она богата и образованна? Или у тебя имелись какие-то другие причины? Сначала, когда мне сообщили, что послушник совершил такую бестактность, я и подумать не мог, что это ты. О тебе я подумал бы в самую последнюю очередь. Но потом я пришел к другому выводу. Такой голос, как у тебя, ценят в наиболее развращенных городах Европы. Ты пел для нее? Должно быть, пел. Наивная девушка была очарована твоим голосом. Я благодарю Бога за то, что много лет назад запретил тебе петь в моей церкви.
Аббат встал. Сделал шаг к двери и снова повернулся ко мне. Край его кукуллы прошелестел по каменному полу. Каждое слово, все, что он сказал, было правдой, и все-таки гнев начал закипать во мне. Как осмелился он с презрением отнестись к тем звукам, которые я ценил превыше всего?
— Вечные муки уготованы тебе и тому, кого ты ввел в заблуждение, — продолжил он. — Надеюсь, теперь ты это видишь. Счастье еще, что, как мне кажется, не было произведено непоправимого ущерба. Конечно, эта Дуфт очень обеспокоена, не испортил ли ты девицу до замужества. Даже спросила меня, не может ли аббатский лекарь снабдить их какими-нибудь лекарствами. — Аббат поджал губы, чтобы не рассмеяться. — Я сказал ей, что необходимости в этом нет, но она так и осталась неудовлетворенной. Да будет так. Но я верю, что муж девицы не будет разочарован.
Я залился краской стыда, но в темноте аббат этого не заметил.
— Но еще более она была обеспокоена тем, что девица может отказаться вступать в брак из-за продолжительной… — он покрутил рукой в воздухе, с пренебрежением выискивая подходящее слово, — привязанности к тебе. В отношении этого — о чем я не без удовольствия сообщаю тебе — я смог ее успокоить. Дело решилось очень просто.
Я сел.
— Понимаешь, девица не знает, что произошло. И поэтому я написал письмо герру Виллибальду Дуфту, сообщив ему о смерти певчего, который много лет назад пел для его больной жены. В письме я пояснил, что ты упал с крыши. Я не мог найти объяснения тому, почему ты там оказался посреди ночи. Хочу верить, что он поделится этой скорбной новостью со своей дочерью. Каролина Дуфт проследит за этим. — Аббат смиренно склонил голову. — Возможно, мои слова не совсем правдивы, что само по себе огорчительно. — Он вскинул голову. — Но это исправляет твой куда более серьезный обман. Это лучше для тебя, для нее и для всех нас…
— Нет, — взмолился я. Встал на четвереньки, стараясь подняться на ноги. Я чувствовал сильную слабость. — Позвольте мне сказать…
Аббат не обратил на меня внимания:
— Теперь, кажется, эта девица ничего более не хочет, кроме как поскорее сбежать из этого города.
Свадьба завтра. Здесь, в нашей церкви. Я сам их обвенчаю.
Я попытался встать на ноги. Аббат наблюдал за моими бесплодными попытками. Покачал головой, как будто жалость обуревала его. Потом поднял ногу и поставил ступню мне на плечо. Небольшого толчка было достаточно, чтобы опрокинуть меня навзничь.
Он вышел из кельи, но, перед тем как захлопнуть дверь, проговорил:
— Правда, какой бы прискорбной она ни была, всегда предпочтительнее обмана, Мозес. Я выпущу тебя тогда, когда это будет безопасно — для тебя, Мозес, и для нее.
В темноте я пытался звать на помощь, но мог только стонать. Через несколько часов кто-то протолкнул под дверь еду. Я, напрягая все силы, прополз через келью и вылил это варево себе в рот. Мне снова нужно было стать сильным. В темноте кельи я потерял всякое ощущение времени. Время шло медленно, и время бежало. Через несколько часов или дней я услышал топот ног и гомон тысячи людей, и я знал, что они приехали на свадьбу. Я с трудом поднялся на ноги. Я стал кричать, что здесь пожар, потоп, что я болен и хочу признаться в своих грехах, но никто не пришел, только принесли еду. Я стал звать Амалию. Когда-то я говорил ей, что она должна выйти замуж. Но теперь, если бы только она могла услышать меня, я бы сказал:
