Ремус стоял напротив стола, прямо перед нами, и его мокрые глаза блестели в свете свечи.
— Милосердие? — Штаудах покачал головой, и тень за его спиной, в десять раз больше его, повторила это движение. — Я не могу помиловать человека, который желает разрушить этот монастырь.
— Не убивайте во имя Господа хорошего человека. — Голос Ремуса дрогнул, дрогнули и его воздетые в мольбе руки.
— Хорошего человека, говоришь? — Аббат наклонился вперед, и тень от его головы на стене увеличилась вдвое. — Доминикус, добрый человек не бьет братьев своих. Добрый человек не поджигает своего брата.
— Он заслужил это, и даже больше, — произнес Николай из темноты. Его голос был тихим, но уверенным.
Штаудах обратил свой взор на Николая и начал разглядывать его в полутьме. Спросил отрывисто:
— Какое преступление заслуживает того, что ты сотворил с ним?
Николай безучастно смотрел на аббата и ничего не отвечал.
— Говори! — приказал Штаудах.
— Я не могу нарушить клятву.
— У тебя была только одна клятва, и эта клятва была дана мне! — заревел Штаудах и ударил ладонью по столу.
Я попятился.
Аббат посмотрел на Ремуса, потом на Николая:
— Итак, кто из вас осмелится защитить этот грех?
— Вы уже поклялись убить меня, — ответил Николай. — Я не буду говорить.
Холодные глаза уставились на монаха поменьше.
— Тогда говори ты, Доминикус.
— Нет, аббат.
— А ты, — обратился он, наконец, ко мне. — Почему ты здесь? Что ты можешь сказать?
Хоть я и был намного выше аббата ростом, я почувствовал себя тем маленьким мальчиком, который стоял в его комнате много лет назад, тем недоноском, которого он, не раздумывая, собирался выгнать из своего аббатства.
— Говори!
Мы молчали. Шипела свеча. Тяжело дышал Штаудах. Он смотрел на Николая.
— Тогда ты не оставляешь мне выбора, — сказал он.
У Николая затряслись руки.
— Он кастрировал меня, — произнес я.
Я почувствовал, как его глаза осматривают каждый изгиб моего тела На его лице возникло недоверие, потом ужас. Наконец-то он понял, почему мой голос не менялся так долго.
— Кастрировал? — прошептал он.
Мои друзья молча смотрели на свечу, горевшую на столе.
— Где?
Они не ответили.
Аббат повернулся ко мне. У него сжало горло, и он едва дышал. Потом он прокашлял несколько слов:
— Говори! Где?! Это случилось в аббатстве?
Мне так хотелось быть сильным. Но колени мои тряслись так, будто сама земля содрогалась под моими ногами.
Аббат встал и навис над свечой:
— Так ты кастрат? Евнух?
Я кивнул. Лицо аббата стало белым, как камень его Церкви. В пламени свечи блестел нагрудный крест.
— И как долго?
— Со дня освящения церкви.
— Но это было пять лет назад, — сказал Штаудах с нараставшим в голосе ужасом.
Я кивнул.
— Помилуй нас, Господи, — прошептал аббат. Несколько секунд он стоял не двигаясь. Смотрел куда-то мимо нас. — Смерть оскопителю, — отчетливо произнес он. — Отлучение от церкви для всех, кто помогал ему в этом. Это закон. Это папский закон. Это Божий закон. — Как будто осознав, что у него вновь прорезался голос, он откашлялся и зашептал снова: — Мальчика кастрировали. В моем аббатстве! — Его лицо обрело свой, обычный цвет. Он взглянул на Николая: — Я не хотел, чтобы он оставался здесь. Никогда. Я пытался услать его прочь, но ты не позволил мне! И это произошло, когда сам нунций спал здесь? Восемнадцать аббатов! Они слышали, как он поет! Они подумают, что это я приказал. Что я сам держал нож. Они отлучат меня от церкви. Меня отлучат! — Аббат схватился за крест, висевший на груди.
— Зачем им знать об этом, аббат. А мы уйдем, — сказал Ремус, сделав шаг вперед. — Сегодня ночью.
— Да, — кивнул Штаудах, глядя сквозь Ремуса на какую-то едва различимую тень. — Да, вы должны уйти. Ты и Николай, оба.
— И мальчик.
— Нет! — воскликнул Штаудах. И протянул ко мне руку, будто пытаясь схватить.
Николай потянул меня назад за рукав.
— Нет, он должен остаться здесь, — продолжил аббат. Его трясущийся палец указал сначала на Николая, а потом на Ремуса. — Вы, вы оба должны уйти. Вы изгнаны. И если ваша нога снова ступит на земли аббатства, я повешу вас за убийство и кастрацию.
— Безумие, — произнес Ремус.
Аббат кивнул, его палец снова был направлен в грудь Ремусу.
